Кровь бедняка. Толкование общих мест. Душа Наполеона

Блуждающее облачко, замри
И мне ответь, куда ты и откуда
Плывешь? И почему ты так черно,
Так мрачно и мою терзаешь душу?

Быть может, черный ветер из России

Тебя пригнал сюда — скажи, ответь!

Быть может, ты несешь с собой терпенье,

То древнее терпение, что скоро
Взорвется, одичалое, в крови.

Я запрокинул голову, и с неба

Мне в рот упала капля дождевая
Из облачка, горчайшая, как желчь.
И мне почудилось, верней, о други,
Я был уверен, что с небес катилась
Еврейская слеза, слезинка крови,
Кровавая и страшная слеза.

Она мне душу потрясла, о Боже,

В тот странный миг, и я оцепeнел.
Из желчи, мозга, крови смесь густая,
Слеза евреев, что так остро пахнет
Гоненьями, погромами и злом!
Слеза отцов — я чую этот запах
Кощунственный уже две тыщи лет.
Еврейская слеза… Теперь я знаю,
Откуда это облако взялось.

Голос, звучащий из–под могильных плит, лучше всех сумел выразить ту грозную и сверхъестественную скорбь Страстной недели, которая длится вот уже две тысячи лет. Она стала историей евреев с тех пор, как они отвергли своего Первенца. Розенфельд лучше всех почувствовал её красоту. Некоторые его стихи подобны отголоскам величественной Литургии Тьмы, вдохновленной той Священной Книгой, которую евреи несут по всему свету, пытаясь прочесть её сквозь темную ткань их Покрывала:

«Старая, истрепанная книга. Обложка её залита кровью и слезами. Знакома ли вам эта книга? Разумеется, она нам знакома, священнейшее из всех Писаний. Эта нищенка нам дорого обошлась».

А вот вдохновенный вопль, вырвавшийся у него при виде еврейских эмигрантов с их жалким скарбом в нью- йоркском порту:

Они в суме несут с собой повсюду
Свое сокровище, сиречь Тору.
Так можно ли назвать народ наш бедным?
Народ, бредущий через тьму и гробы.
Сквозь бездну ужасов, огонь и смерть
Прошедший, чтоб спасти свои святыни,
И устоявший после стольких бедствий,
В страданиях отдавший столько крови,
Что ныне не боится ничего.
Рискует жизнью ради ветхой книги
И вечно тонет в собственных слезах —
Так всякий рад терзать его и мучить.
Веками он бредет через пyстыню.
И не утратил мужества досель.

Но чтобы произнесть одно их имя,

Нам должно утереть свои уста
И преклонить колени перед ними!

Тот, кто так говорит, в глазах мира ничтожней червя. Но он бесконечно прав — сам Бог не сумел бы выразиться лучше. Евреи — древнейшая раса, и когда все станет на свои места, высокомернейшие из их нынешних повелителей почтут за честь припасть к их натруженным и запыленным стопам. Ведь это им дано великое обетование, и в ожидании, когда оно свершится, они искупают грехи всего мира.

Никакая кара, как бы сурова она ни была, не может отменить права первородства, ибо Слово Божье «как дары и призвание Его непреложны» [54]. Так говорит величайший из обращенных евреев, и об этом следовало бы помнить неумолимым христианам, желающим вечной муки распинателям Христа. «Но от их падения, — возвещает Павел, — спасение язычникам»… Что же это за непостижимый народ, если сам Бог просит у него позволения спасти род человеческий и принимает его плоть ради вящего страдания? Значит ли это, что Он не довольствовался бы Своими страстями, если бы принял их не от возлюбленного народа, и лишь текущая в его жилах кровь Авраама могла смыть грехи мира?