Так почему же он все–таки отрёкся, и повторяю, отрёкся дважды? На этот вопрос мог бы ответить лишь Дух Святой. «Во имя Мое, — скажет Он, — отрекся император. Будучи подобием Отца, раскаявшегося в том, что сотворил людей, и образом Сына, распятого ими, Наполеон вынужден был отринуть их в своем собственном лице — и именно таким образом, ибо ему было назначено стать предтечей окончательного торжества Святого Духа, в котором должны сбыться все символы и исполниться пророчества. Ваш император в точности исполнил все, уготованное ему судьбой, подобно светилам небесным или тварям земным, не зная и не ведая, что творит, и величие, просиявшее в нем перед его падением, было всего–навсего бесконечно бледным отблеском Моей будущей славы. Дважды отрекался он от людей, и поистине эти отречения были
«Имеющий уши, да слышит», — по слову Иисуса, изъяснявшегося лишь притчами; загадочный этот призыв может относиться лишь к одному Духу Святому, который грядет, чтобы все тайное стало явным.
Поскольку я не уполномочен говорить от имени Утешителя, я не должен ничего объяснять. Хотя, пребывая во тьме, воцарившейся в падшем мире после первородного греха, кто сумеет объяснить или глубоко постичь происходящее под небом? Хватит того — и даже свыше сил человеческих, — если удастся показать, что во всем скрыта тайна, или помочь её предощутить, например провозглашая, что история не выносит окончательных приговоров, но, как говорится в церковном песнопении, «vita mutatur, non tollitur», то есть жизнь человеческая и у великих, и у малых сих не отнимается, но исправляется, и следовательно, мы ничего не можем знать о постоянно повторяющихся переплетениях божественной Воли!
Ах, если бы Наполеон был как все! Будь Имя его именем толпы, найти разгадку его жизни было бы куда проще! Прежде всего, ему необязательно было бы рождаться на острове, а это бы все упростило, ведь судьба его во многом обусловлена географией, и сама мысль о континентальной или хотя бы локальной блокаде была бы неуместной и беспочвенной. Ему хватило бы одной жены по имени мировая Глупость — сколь верная и чадородная супруга!
Он никогда бы не очутился на острове Эльба, слишком далёком от очагов цивилизации, а значит, ему не нужно было бы и возвращаться оттуда. О двух отречениях нечего и говорить. Их легко было бы заменить всеобщим голосованием, которое, можно надеяться, устрашило бы Коалицию и на полвека раньше привело к политической проституции.
Но дело в том, что Наполеон не был человеком толпы. Он был одинок, беспредельно, ужасающе одинок, и на одиночестве этом лежит печать вечности. Знаменитые христианские отшельники древности беседовали в своих пустынях с ангелами. Эти святые были одинокими, но не
Не имея ни равных, ни подобных себе, он оставался одиноким в окружении королей и других императором, которые уподоблялись лакеям, стоило им очутиться рядом с ним, он был один среди приближенных, сотворенных им из грязи и смрада и вернувшихся в исходное со стояние, как только солнце его закатилось; он был один среди бедных солдат, которые не могли дать ему ничего, кроме своей крови, но уж на неё–то не скупились. Он был одинок на Святой Елене среди крыс Лонгвуда [95]
и преданных грызунов, лишь терзавших его своей жалостью. Но нигде не был он столь одинок, как с самим собой, блуждая, точно прокаженный, в огромном и пустынном чертоге своей души. Вечно одинокий, как гора или океан!..Для Наполеона, как и для последнего барабанщика его армии, первым из всех прав было право обладать душой, душой, принадлежавшей только ему, и никому другому. Осознать это нелегко.
Для христианина несомненно, что у каждого человека есть душа, и эта невидимая часть творения подобна невидимому Творцу Отсюда вытекает, что всякая душа — слабоумного или негра — несравненно дороже всех сокровищ мира и даже неизмеримо больше звезды Канопус, которая, по оценкам самых сдержанных астрономов, в восемь миллионов раз превышает размеры нашего Солнца. Святые говорили, что если бы кто–то мог увидеть душу во всем её величии и достоинстве, человек этот тотчас же умер бы на месте. В противном случае учение об Искуплении и Уничижении воплощенного Бога представляется совершенно нелепым и немыслимым.