Кровь бедняка. Толкование общих мест. Душа Наполеона

«Вечером высочайшие особы встречались за обедом, который всегда бывал у императора французов. Незадолго до обеда все собрались в его покоях. Здесь, если верить преданию, в манере, с какой Наполеон совершал свой выход и приказывал докладывать о себе, он умышленно придерживался величественной простоты, обособлявшей его ото всех съехавшихся на его голос великих мира сего и ставившей его выше их всех. При входе в апартаменты каждого приглашенного объявлялось о его прибытии с указанием титула и звания. Сперва по порядку съезда шло бесчисленное количество Превосходительств и Высочеств — Высочества всякого рода и происхождения, древнего и недавнего, королевского и светлейшего, затем — Величества: Их Величества Король и Королева Саксонские, Их Императорские и Королевские Апостолические Величества, Ее Величество Императрица французов, Королева Итальянская. Когда все высокие гости были налицо, когда их громкие титулы уже прозвучали по салонам, мог прибыть и хозяин. Тогда, после небольшой паузы, двери отворялись настежь, и мажордом говорил просто: “Император!”» [105]

Через двадцать восемь лет его бренные останки должны были перевезти в Дом инвалидов со Святой Елены. Никаких величеств и высочеств не присутствовало. Зачем им было являться сюда, когда уже нечего было выпрашивать или ждать от Великого Покойника — некогда преданного и обманутого ими. После 5 мая 1821 года его Европа стала неузнаваемой. Бесславные и смехотворные Бурбоны — так называемая старшая ветвь, — узурпаторы его славы — были извергнуты из государственного чрева. Его коронованные современники, многие из которых были его лакеями, ныне прозябали на земле или под землей, и в мире не произошло ничего, достойного внимания. Сильно поредевшие ветераны его Великой армии все еще не верили, что все кончено, и цеплялись за надежду на новое возвращение. Человек не может жить без Прекрасной мечты, а положение французов, живших с 1815 года под властью законных и незаконных отбросов, собранных со всей Европы в бедную Францию, было поистине жалким. От церемонии 1812 года, если опустить все преходящее, останется следующее:

«Дверь, закрытая за молчаливой и взволнованной толпой, наконец распахнулась настежь, и торжественный голос ветерана битвы при Ваграме или под Москвой произнес одно простое слово: “ИМПЕРАТОР!” Говорят, что при виде гроба несколько человек от потрясения лишились чувств».

Мне кажется, это зрелище величественней дрезденского спектакля, и последний его триумф не имеет себе равных. Вернулись не просто бесконечно дорогие останки человека, чье величие сравнялось с ореолом святого, это была имперская держава в руке господина, бывшего душой Франции больше, чем любой герой или монарх за всю историю страны.

Я уже говорил, что его солдаты были глубоко убеждены в этом. Когда эти простые души умирали с криком «Да здравствует император!», они действительно верили, что умирают за Францию, и были правы. И в самом деле, как никогда раньше они отдавали свою жизнь не за географическую территорию, но за боготворимого военачальника, олицетворявшего в их глазах саму Родину, бескрайнюю и беспредельную, блистающую, возвышенную, как райские дали, и ни один ученый не мог бы обозначить её границ. То была Индия и необъятная Азия, Восток вслед за Западом, настоящая всемирная держава в грозных когтях римского орла, прирученного их императором, а их император и был Францией — двусмысленной, загадочной, неразличимой до его появления, — отныне воссиявшей в своем царственном величии, лучезарной и ясной, как дневной свет, юной божественной Францией, страной доброго хлеба и вина, славы и жертвенности, героической щедрости и безмерного величия, страной бесконечных литаний сердца и мысли!

Stat crux dum volvitur orbis [106]. Так оно и было: Наполеон восстановил на нашей дряхлой планете, ставшей его державой, некогда поверженный крест. Пребывает. Где только не побывал он со времен Карла Великого? И сколько их было — считавших, что держат его в своих бренных руках?

После Людвига IV, последнего Каролинга по прозвищу Дитя, в Германии правила знаменитая Саксонская династия, три великих Оттона и Генрих Святой — цвет раннего Средневековья, затем началась чехарда Швабской и Франконской династий. Во главе так называемой Священной Римской империи стояли выходцы из Голландии, Корнуолла, из самой Кастилии, Нассау, Австрии, Моравии, Люксембурга и Баварии. И наконец на престоле воцарились Габсбурги, у которых Наполеон вырвал этот великолепный символ власти, превращенный ими в знак бессилия или скверны.

Хотя что мог значить в руках немецких гибеллинов этот почитаемый символ христианского всемогущества Константинов и Феодосиев? Понадобился Наполеон, чтобы вернуть его в своем собственном лице латинскому Западу, столь долго находившемуся в упадке. В своем лице и навсегда. Имперская держава навеки упокоилась в великой гробнице Дома инвалидов, где есть место лишь для одного умершего. Уже никто не придет, чтобы забрать её отсюда, — даже если у него будет десятимиллионное войско.