Кровь фюрера

— Я надеюсь на ваше сотрудничество и поддержку каждого из этих предложений. Президент проинформирован о ситуации. Старшие офицеры армии и полиции, чья лояльность не вызывает сомнения, уже заняли ключевые посты. Все силы, находящиеся в распоряжении Федеральной республики, могут быть задействованы в любой момент. То, что произошло с канцлером Долльманом и что может произойти в ближайшее время, — это чудовищно и угрожает существованию республики. Те, кто причастен к этому, ответят за все, что совершили. Едва ли я должен напоминать вам о том, что не только жизнь граждан республики находится в опасности, но и наши жизни тоже. — Вебер прочистил горло, видя, как министры обреченно кивают. — Во-первых, необходимо немедленно ввести чрезвычайное положение в стране. Во-вторых, необходимо издать декрет по защите народа и федерации, который отменит все гражданские и конституционные права до тех пор, пока государство не очистится от элементов, угрожающих демократии. В-третьих, я хочу, чтобы каждый неонацист и экстремист, без уважения относящийся к основным политическим течениям, был интернирован. Это будет согласовано с отделениями Ландесамтов и BfV. — Сделав паузу, Вебер достал из кармана носовой платок и вытер пот со лба. — Наличие ядерной боеголовки вызывает ужаснейшие опасения. Как только Бауэр и BfV получат больше информации об организаторах этого террористического акта и поймут, какие меры стоит предпринять для нейтрализации угрозы, мы начнем действовать. Если действовать прямо сейчас, не имея достаточной информации, это может привести к чудовищным последствиям. Господа, я должен просить вас о полной поддержке во всех этих вопросах.

Вебер смотрел на мертвенно-бледные лица, на то, как министры испуганно кивали, и чувствовал, как под мышками скапливается пот. В наступившей тишине Вебер услышал странное тиканье, и в панике посмотрел вниз. Звук стал громче. Вебер поднял голову и понял, что это тикают часы на стене. Секундная стрелка медленно вращалась по кругу. Он вздохнул, осознав, что у него уже началась паранойя, и посмотрел на министров за столом.

— Господа, — решительно заявил он, — по действующему законодательству я должен позвонить президенту и поставить его в известность, прежде чем мы реализуем эти предложения, равно как и все остальные, которые сочтем нужными. Вы все согласны на эти меры?

Вебер посмотрел на серьезные лица министров и стал спрашивать всех министров по очереди, согласны ли они, — этого требовал регламент.

Свое согласие дал каждый из них.

За окном кружился снег, а в камине потрескивали поленья.

Фолькманн по-прежнему держал Шмельца под прицелом своего пистолета. Он чувствовал, как снова наплывает слабость. Рукоятка пистолета была липкой от крови, красные капли падали на ковер. Перед глазами все плыло. Поморгав, он сделал глубокий вдох и попытался взять себя в руки.

— Джо… Дай я тебе помогу! — Казалось, голос девушки доносился издалека, и в нем слышалась паника.

Если она подойдет ближе, то сможет отвлечь его, и Шмельц сумеет что-нибудь предпринять. Он заставил себя не обращать внимания на ее голос.

Внезапно по его телу прошла тягучая волна боли, и он, дернувшись, сел на стул. Он с трудом открыл глаза, продолжая удерживать пистолет.

И тут девушка снова сказала:

— Прошу тебя, Джо!

— Двинешься еще раз — и я стреляю, — сказал Фолькманн, не глядя на нее.

Он увидел, что Шмельц откинулся на спинку кресла и спокойно сказал:

— Ты ведь истечешь кровью, Джозеф. Послушайся девушку.

— Рассказывай, что должно произойти.

— Поразительный ты человек, Джозеф. Ты это знаешь?

— Рассказывай давай.

— Поразительно, что ты понял, что происходит. Что ты нашел меня. Я восхищаюсь твоими способностями, твоим упорством. Твоим мужеством. — Шмельц помолчал. — У тебя немецкое имя, но ты ведь не немец, не так ли, Джозеф? Ты англичанин.

— Рассказывай, Шмельц. Кем бы ты, черт побери, ни был.

— Ты знаешь, кто я, Джозеф. Как и я знаю, кто ты. И я знаю все о твоем отце.

Лицо Фолькманна исказила ярость. Он бросил быстрый взгляд на девушку, и она сказала:

— Джо, он заставил меня рассказать обо всем.

На ее лице отразилась боль. Это правда или ложь? Несколько минут назад он хотел спросить ее, что она им рассказала и почему она это сделала, но теперь это почему-то было неважно. Единственное, что имело значение, — это Шмельц, чье лицо временами расплывалось, когда у Фолькманна расфокусировалось зрение.

Шмельц наклонился ближе и заглянул Фолькманну в глаза.

— Послушай, я хотел бы объяснить. Ошибки прошлого не повторятся. То, что случилось с твоим отцом, больше не повторится, Джозеф. Никогда.

— Я в это не верю, Шмельц. И ты не веришь. Возможно, это и не произойдет с евреями, но с другими людьми такое обязательно случится. Твое время вышло. Скажи мне, что произойдет в Берлине, или я убью тебя прямо сейчас.

Шмельц помедлил, глядя на телефон. В его кротких голубых глазах светилась уверенность.

— Ты не сможешь остановить то, что происходит. Не сможешь предупредить ваших людей в Берлине или министров.