Кровь и лунный свет

Еще пара слез скатывается по лицу и впитывается в тугой толстый кляп. У меня болит челюсть, а кожа под веревкой, лежащей на шее, чертовски чешется. Но это незначительные неудобства по сравнению со всем остальным. Я вновь подумываю о том, чтобы завалиться вперед и покончить с этим, упасть, позволить петле затянуться. Но боюсь. Не хочу умирать. Столько еще не сделано.

Я смотрю на изящные изгибы бронзового колокола передо мной. Он позеленел от старости, но магистр Томас всегда говорил, что это лишь улучшает звук. Отполированный колокол звучит четко и звонко, а «еришский мох» придает ему глубокий тон – как голос ученого государственного деятеля. И это отличается от прежнего, как солнечный свет от лунного.

Я фыркаю. Дыхание смерти, видимо, рождает в человеке поэтичность.

Сколько взмахов потребуется колоколу, чтобы сбить меня с балки, на которой я сижу? Как же жутко рассчитывать это. Но, скорее всего, все будет зависеть от того, кто из братьев Солнца станет дергать веревку. Старому Мартину, наверное, потребуется не менее двенадцати раз, чтобы раскачать колокол. А брат Винсент управится за два или три.

Я стараюсь не смотреть на луну, не желая видеть, как низко она опустилась, но взгляд тянется к окну, как мотылек к пламени.

Станешь ли ты плакать обо мне, Кэт? Будешь ли скучать? Станет ли Ламберт твоим…

Я вырываюсь из хватки луны, когда он вновь смотрит на нее. Злость Реми на Ламберта опаляет мой разум, сбивая с толку. И я понимаю, что смотрю на свое тело сверху. Симон держит меня в крепких объятиях. Наши силуэты вырисовываются в лунном свете, проникающем сквозь оконный проем.

…Симон. Этот бедный, полубезумный придурок. Почему? Почему он?..

– Кэт, – молит Симон. – Прошу… ох, Солнца свет!

Моя голова запрокидывается назад, словно меня ударили, а ноги подгибаются. Я чувствую, как меня тянут на пол, вернее, Симон опускается на колени и кладет меня боком к себе. Его лицо появляется над моим – совершенно белое, как выбеленное полотно, и не только из-за света луны. Облегчение наполняет его глаза, а секунду спустя его губы оказываются на моих.

– Тьма ночная, – выдыхает он. – Я думал, ты умерла.

Я моргаю:

– Умерла? Еще нет, но это лишь вопрос…

Я замолкаю. Это мысли Реми.

Симон помогает мне сесть.

– Ты застыла, словно труп, – говорит он. – Мне показалось, у тебя припадок. Что случилось?

Удэн и Ламберт смотрят на нас широко открытыми глазами с верхней ступени лестницы. Старший брат удерживает младшего за предплечье, словно боится, что тот убежит.

– Неужели это выглядело так плохо? – спрашиваю я.

– На самом деле это выглядело так, словно тебе очень хорошо, – кривится Удэн.

Я вскакиваю на ноги:

– А ты что тут делаешь?

– Ищу Реми, – отвечает Удэн. – Мы расстались пару часов назад.

Ламберт моргает, словно только очнулся от своих мыслей.

– Я сказал, что мы тоже его ищем.

– А еще он сказал, будто Симон убедил тебя в том, что Реми убийца, – рычит Удэн.

Ламберт крепче сжимает его руку.

Симон поднимается и встает рядом со мной.

– Кэт сама решила, что это Реми, и, уверен, у нее есть на это веские причины. – Он касается моей руки и понижает голос: – Ты… видела его?

– Да.

Я подавляю бушующие в крови чувства Реми и пытаюсь вспомнить, что его окружало. Высокое узкое окно. Тени. Деревянные балки, напоминающие паутину. Колокол.

Он в башне в дальнем конце святилища. Когда колокола зазвонят к молитве, он умрет. Его терзают страх и отчаяние. Мысли о матери. И обо мне.

– Реми! – Я сбрасываю руку Симона и бросаюсь к дальнему окну. – Реми, я иду!

Добравшись до арочного проема, обращенного к центру святилища, я прыгаю на крышу и легко приземляюсь на закругленный пик. Позади раздается ругань Удэна, а Симон отчаянно кричит мое имя, но я уже бегу по гребню, который тянется к прямоугольной невысокой башне. Добравшись до нее, огибаю ее слева, чтобы продолжить свой путь по гребню крыши, который тянется по всей длине здания, словно позвоночник.

Луна смотрит на меня между двумя фасадными башнями. В той, что слева, мы сидели и разговаривали с Симоном, а в той, что справа, Реми ждет смерти. Не уверена, что решилась бы на это днем, но при лунном свете, когда магия наполняет тело, это не составляет труда. Кажется естественным. И мне совершенно не страшно. Я – это магия, а магия – это я.

Добравшись до конца крыши, я напрягаю слух. Ламберт, Удэн и Симон не только не решились следовать за мной, но и не побежали по водосточному желобу нижнего края крыши. Вместо этого они спустились и пробираются к передней части святилища. Но я намного обгоняю их.

На лестнице раздаются шаркающие шаги, которые сильнее распаляют тревогу. Звонарь поднимается на колокольню.

Проход между башнями огорожен низкими каменными перилами. Я перелезаю через них и поворачиваю направо. Дверь, ведущая в башню, закрыта и заперта, поэтому я принимаюсь колотить в нее.

– Реми! Не двигайся! Я иду! – кричу я.

В ответ раздается приглушенный всхлип.