Кровь и молоко

– Джозеф, ты внимательно меня слушал?! – мужчина совершенно искренне улыбнулся, подмечая на лице своего журналиста застывшее недоумение. – Байрон сделал предложение Амелии Говард, свадьба через три дня. Никто, кроме нашего издания, не в курсе и не приглашён. Не знаю, чем мы так приглянулись Его светлости, но он пожелал, чтобы именно наша газета осветила это радостное событие. В общем, займись этим. Меня интересуют все подробности, даже какие чулки будущая миссис Байрон наденет под подвенечное платье! Давай-давай, – редактор замахал руками, словно отгоняя голубей от кормушки. – Только сначала приведи себя в порядок, ей-богу. На сегодня можешь взять отгул и выспаться. Но завтра к вечеру я жду наброски.

Фостер по инерции кивнул и еле-еле смог подняться на ноги, чтобы не выдать своего потрясения. Казалось, все его конечности налились свинцом, а внутренние органы начали отказывать по одному. Ответив что-то невнятное, джентльмен вышел из кабинета и, игнорируя вопросы любопытных коллег, направился прочь. Он не видел перед собой ничего и никого, просто шёл вперёд без разбора, цели и смысла, пока ноги не привели его в самый развратный район Лондона – Ковент-Гарден. Там из первого же переулка выскочила размалёванная шлюха, миленькая, если смыть с лица кричащий грим, который девица усердно наносила, должно быть, целый час. Кружева на платье «бабочки» давно поблекли, местами оборки совсем обветшали, как, собственно, и честь сей особы. Она радушно улыбалась, но серо-зелёные глаза были мутными, то ли от алкоголя, то ли от опиума, но Фостеру было плевать. Единственное, что он запомнил, – причёску девицы – небрежно собранный кокон из начёсанных волос, украшенный потасканными перьями, бумажными цветами и искусственным жемчугом.

Подбородка журналиста коснулись тонкие пальчики в сетчатой перчатке, игриво очертив линию скул и поманив его за собой. Девка приторно улыбнулась, ухватив мужчину за ворот пальто, увлекая его в тень узкого переулка. Джозеф не сопротивлялся, послушно брёл за развратницей, пока шум центральной улицы не превратился в неразборчивое эхо. Складывалось ощущение, что мужчина совсем лишился воли или даже рассудка.

Шлюха настойчиво толкнула его к кирпичному зданию. Фостер лишь раз глянул на неё, иронично и горько усмехнувшись – совсем дитя, по виду ровесница Мэри, но смотрит как умудрённая опытом женщина.

– Сколько? – холодно спросил он осипшим голосом.

– Три шиллинга, сэр, и делайте со мной всё, что пожелаете, – девица шагнула к клиенту и начала торопливо расстёгивать его брюки. – С чего хотите начать? Могу приласкать ртом. Поверьте, я знаю в этом толк, училась у француженок…

Фостер схватил её за руки и отпихнул от себя, продолжив самостоятельно расправляться с пуговицами.

– Я дам тебе пять шиллингов, и до самого конца ты этот самый рот больше не откроешь! Поняла?

– Да, сэр, – кивнула девушка, изображая, что заперла губы на ключ, да выбросила тот за спину.

– Хорошо, развернись, – приказал журналист.

Как только шлюха встала спиной к мужчине, он прижал её к стене, принимаясь задирать пышную юбку. Постучав носком ботинка по левой пятке девицы, Фостер заставил её расставить ноги шире и отвести бёдра назад. Затем приспустил брюки и без промедления вошёл в податливое тело. Раздался протяжный вскрик. Джозеф тут же зажал девичий рот рукой, наклонился к уху и прошептал:

– Ни звука больше, или не получишь ни пени…

Проститутка безмолвно кивнула, а мужчина принялся спускать пар.

Он брал её грубо, без эмоций, с каждым разом проникая всё глубже, двигаясь резче, отчаяннее сжимая пальцами тонкую талию. Ему было чуждо и это женское тело, и её душа. Не возникало желания опробовать на ощупь упругую грудь. Не хотелось созерцать стройные бёдра, слышать сладкие стоны, чувствовать ласковые прикосновения. Его потребность заключалась в другом – мужчина жаждал вырвать из своей груди чувства, которые испытывал к Говард. Пытался, пусть временно, но заменить их чем-то другим. Похотью, страстью, гневом, не важно! Впрочем, ничего не помогало! Он погружался во влажное тело проститутки, но с каждым движением его разум всё отчётливее воспроизводил в памяти любимые черты, звонкий мелодичный смех, аромат цветочного масла, которое Амелия добавляла в воду, когда принимала ванну.

Джозеф ненавидел её, скучал по ней, скорбел и беззаветно любил… Поэтому чем дольше познавал уличную девку в подворотне, тем сильнее становилась его боль. И эта боль достигла своего апогея как раз в тот момент, когда мужчина кончил.

Следующие три часа кряду журналист напивался в таверне, прямо напротив того переулка, где расстался с пятью шиллингами. Когда его разум совсем помутился, джентльмен поймал экипаж, щедро заплатил извозчику и приказал доставить его в поместье Говардов. Несмотря на то что накрапывал дождь, грозящий размыть дороги, кучер согласился.

Фостер еле-еле забрался в крытую коляску и уже через пять минут забылся пьяным сном.

Глава 12