Кровь и молоко

Амелия окинула лицо американца растерянным взглядом. Он пленял её сердце, разум и тело, даже не касаясь его. Как страшно находить в себе слабости, от которых считала себя свободной прежде. Говард боялась своих чувств, но так хотела познать всю их полноту.

– Я люблю тебя, Амелия, – вдруг произнёс американец и, зажмурившись, девушка жалобно простонала, пошатнувшись.

Томас подхватил её под локоть, виновато опустив глаза. Но он не жалел ни о своих словах, ни о чувствах. Он ни о чём не жалел.

Спустя некоторое время, глубоко вздохнув, Амелия коснулась руки мужчины, в которой он держал свечи. Чуть подавшись вперёд, девушка осторожно задула сначала одно пламя, затем второе. Рэнделл вопросительно на неё посмотрел. Говард загадочно улыбнулась.

Мгновение короче удара сердца – и коридор погрузился во тьму. Ничего не говоря, Амелия взяла Томаса за руку и повела в свою комнату. Он послушно следовал за ней, не веря в происходящее.

Перед тем как дверь спальни закрылась за спиной, Томас сипло спросил:

– Ты уверена?

Ответом ему стал поцелуй, исполненный трепетной нежности, обжигающей страсти и искренней любви.

Глава 25

«Проснись, любовь! Твое ли острие

Тупей, чем жало голода и жажды?

Как ни обильны яства и питье,

Нельзя навек насытиться однажды.

Так и любовь»…

Уильям Шекспир

Дыхание дрожало трепетной негой, отражаясь от стен спальни. Оседая сладким привкусом чувств на коже, опыляемой поцелуями. В целом мире не было ничего более важного, искреннего, настоящего, чем соприкосновения рук, кротких взглядов, молчаливого признания.

Любви не нужны слова, она живёт в тишине. Той самой, лишённой притворства, причин и выгод. До боли в груди собственной, дарованной лишь двоим.

Томас медленно подошёл к Амелии со спины. Она стояла возле постели, закрыв глаза, полностью отдавшись во власть чувств. Мир этой женщины только что рухнул там, в тёмном коридоре, в тот самый миг, когда она нашла в себе силы принять любовь. Но на его развалинах расцветал другой, удивительный и прекрасный.

Осторожно расстегнув платье, Рэнделл скользнул ладонями под ткань, нежно и бережно стягивая её с женских плеч. Амелия не шевелилась, лишь сбившееся дыхание выдавало её волнение и леденящий душу страх стать зависимой, потерять себя в отражении синих глаз. Она отчаянно боролась с внутренними демонами, пока мужчина неторопливо развязывал шнуровочные ленты. Траурные одежды упали к девичьим ногам, за ними грудь освободил и корсет. Говард вздрогнула, осознавая, что не понимает, как быть с внезапно освобождёнными лёгкими, дышать или задыхаться?

Горячие руки американца коснулись её поясницы. И хоть на леди всё ещё было лёгкое нательное платье, кожа вспыхнула пламенем желания, но не безжалостного, эгоистичного, питающегося лишь страстью и похотью, а мягкого, ласково блуждающего блаженным смирением по рукам, ногам, груди.

– Я никогда тебя не предам, – вдруг шепнул Рэнделл, запуская в длинные волосы девушки пальцы, поглаживая её длинную шею.

Амелия осторожно высвободилась из объятий и обернулась. Она хотела спросить, что мучило её возлюбленного, ведь, очевидно, с ним что-то произошло в прошлом. Вот почему их уставшие сердца, как мотыльки на пламя, стремились друг к другу, чувствуя общую боль и нескончаемое одиночество.

– Я знаю, – влюблённо улыбнувшись, ответила Говард, разглядывая лицо американца.

Томас смотрел на неё так, словно в Амелии была заключена суть всего сущего, будто бы именно по её воле земной шар совершал своё кружение, всходило солнце и светила луна. Как? Как он мог жить все эти годы без неё? Не имея возможности смотреть в эти прекрасные глаза цвета кофейных зёрен? Не слышать голоса, затмевавшего собой любые соловьиные трели? Не иметь возможности пить сладкие уста, наполняющие его жизнью?

Много лет Томас существовал во тьме. В холодной, беспроглядной. Его прошлое сломило бы любого. Но мужчина выстоял, справился со всей болью, злобой, ненавистью к себе, вернулся в Англию. И теперь ему казалось, что этот пройденный путь был во имя сего мгновения. Амелия, сама не ведая, взяла истерзанную душу за руку и вывела её к свету. Томас не мог потерять её, только не сейчас, когда снова научился любить…

– Что это? – внезапно ахнула леди, касаясь пальцами груди американца. На светлой коже белели уродливые борозды. В глазах Говард застыло горькое потрясение.

Томас прикрыл веки и звучно выдохнул, словно прикосновения к рубцам причиняли ему боль. Но нет, уже не болело, уже очень давно не болело.

– Это память… – тихо отозвался мужчина и вздрогнул, когда Амелия прильнула к его шрамам губами.

– Я могу остаться в рубахе, тебе не обязательно это видеть, – сипло проговорил американец.

– Молчи… они прекрасны… – прошептала Говард, осторожно сняла с Рэнделла ненужную вещь и обошла его кругом, разглядывая отметины.