Кровь и пламя

Надо мной поднялся щит, и в него тут же ударила яростно кричащая птица, разбив себе голову, сломав крылья и умирающим комочком мяса упав на обильно покрытый кровью гранит. Прикрывший меня ниргал бесстрастно смотрел туда же, куда и я — на отца Флатиса, на священника. Так же поступил и второй воин. Могу поспорить, что исходящую от старого священника угрозу почувствовал не только я.

Подняв лицо, я посмотрел на весеннее небо, коротко огляделся вокруг и усмехнулся.

Совсем чуть-чуть воображения — и змеящееся ущелье легко превращается в узкую реку, а скальные гранитные стены преображаются в каменные берега.

Один берег закопчен дочерна волшебным пламенем, там дотлевают уголья, оставшиеся от сожженных птиц, и неподвижно стоит там старик в белоснежном балахоне, с накинутым на плечи белым плащом. Суров и грозен взор его пронзительно-синих глаз. Он чистое пламя, он опаляющее очищение, совсем как тот ад, что он однажды мне описал. Очищение через боль испепеления… истинный Искореняющий Ересь. На той стороне вылизанная беспощадным огнем чистота…

На другой же стороне серые «прибрежные» камни покрыты не копотью, а густой кровавой жижей, лениво стекающей к краю. Там распластаны изувеченные разорванные трупы, там змеятся вырванные кишки, и чавкает под ногами каша из мозгов. И здесь стою я, весь покрытый чужой и еще дымящейся кровью, попирая ногами останки мертвых. Здесь кровавая грязь, что с каждым новым моим шагом и деянием становится все гуще…

Как назвать это невольное противостояние чистоты и грязи?

Кровь и пламя…

Некоторое время я думал, что все позади. Думал, что я исцелен, и фанатичному священнику больше нет нужды враждовать со мной. Но я ошибался. Нет… я обманывал сам себя, выдавая желаемое за действительное, в своем глупом стремлении вернуть те тяжелые, но в чем-то славные деньки, когда мы только-только начинали обустраиваться в своем новом доме и я еще ничего не знал… я хотел вернуть те времена, когда отец Флатис считал меня глупцом, невеждой и самодуром, но не враждовал со мной, а даже пытался чему-то научить.

Вот только это невозможно. Время не повернуть вспять.

Старый священник не пытался сейчас скрыть свои эмоции и намерения.

Без слов, без жестов и без грозных взглядов, он всей своей душой четко и ясно источал прямое намерение уничтожить меня. Выкорчевать, как сгнившее дерево, зараженное ядовитой плесенью. Священник намеревался искоренить меня. Не прямо сейчас. Нет. Но если нам улыбнется удача, если мы сумеем отстоять наш дом или же просто выжить, то, как только Тарис с Ризом и их ужасные твари перестанут угрожать нам лютой мучительной смертью… вот тогда мы обязательно столкнемся в последнем противостоянии. После которого будет не просто лишь один победитель, а лишь один выживший.

Вот что обещал мне старый священник Флатис, стоявший на противоположной стороне ущелья. И глядя, как над его головой ярко вспыхивают обезумевшие птицы и горящими кричащими комками несутся к земле… я понимал, что возникни у него желание, я бы покатился по граниту, пытаясь сбить с себя ревущее магическое пламя. Но пока что меня не трогали.

Почему?

Потому что я предводитель.

Потому что мне верят люди и гномы.

Потому что они принесли мне клятву крови.

И потому что пади я, отцу Флатису и его братьям монахам долго не жить. Возможно, не пощадят даже Стефия.

Впрочем, любая из причин могла бы оказаться важной для кого угодно, но не для отца Флатиса. О нет. Он не боялся смерти, а смерть монахов посчитал бы жертвой в угоду света, в угоду Создателю и ради блага людей.

Самая главная причина, почему меня еще не объял бушующий огонь и почему я еще не сцепился со священником, заключалась в одном-единственном факте: сейчас я еще нужен.

Пусть во мне угнездилось что-то страшное, но я продолжаю действовать на благо поселения, я защищаю людей, я повергаю врагов — в том числе таких страшных и громадных, как исполинский пожиратель-голем, заключенный в каменные доспехи. Но как только надобность в страшном и ужасном мне пропадет…

Почему я все это понял так внезапно?

Просто священник и не скрывал этого — нам предстоит бой не на жизнь, а на смерть. Это было его прямое предупреждение. Всем своим видом он говорил об этом, заявлял громко и четко — для меня, во всяком случае. Старый глупец чересчур благороден, чересчур сентиментален… он не хочет бить меня в спину. Он предупреждает о грядущей схватке — пусть не словами, но поведением. Наше перемирие кончится войной, а не заключением вечного мира.

И еще…

Что самое, пожалуй, неприятное…

Пока мы снаружи, пока мы отбиваем атаки противника — я могу не бояться внезапного нападения. Но вскоре все может резко ухудшиться, и нам придется уходить в скальные недра, спускаться к чреву Подковы, к городу гномов у подземного озера. Мы закупорим наглухо все выходы и входы. Мы отрежем себя от внешнего вида толстенными каменными перемычками. Обвалим коридоры… и тогда я, тот, в ком гнездится тьма… останется там, словно волк в битком набитом овечьем загоне. Хищник среди жертв. Вечно голодный и ненасытный хищник…