Кровь хищника

А Иван тем временем неожиданно ударился в запой. Целыми днями он только тем и занимался, что гнал медовуху и пьянствовал. И при этом постоянно твердил: «Уеду!.. Уеду отсюда к чертовой матери!» И в один из вечеров, когда Хадия вернулась с охоты, Иван и в самом деле погрузил весь свой скарб на телегу, забрал семью и уехал с хутора, сказав на прощание:

— К чертовой матери все! Поеду на шахту. Я пролетарий, мне теперь везде дорога. Лучше уж под землей гнить, чем здесь себя хоронить заживо…

В тот день Хадия встретила лисицу. Только охотиться на нее не было смысла, это Хадия уже хорошо знала. На лис и зайцев надо охотиться по снегу, когда «одежка» на них созреет, иначе мех осыпется. Лиса как раз мышковала и потеряла всякую осторожность, вот только патроны на нее тратить, которые на вес золота, нет смысла…

Втроем

Прошло уже много времени с того дня, как Хадия с родителями остались на хуторе одни. Жизнь по-прежнему шла неторопливо и безмятежно. О том, что на хуторе живут люди, можно было догадаться разве что по ржанию жеребца на тебеневке и фырканью кобылиц. Помещик, как говорила мать, был помешан на кумысе и заставлял держать на хуторе табун кобылиц, чтобы всегда был готов свежий напиток. Хадия знала каждую кобылицу по кличке, изучила их нравы. Недаром вместе с матерью постоянно ходила на дойку. Жеребец-вожак в табуне был один. Когда их двое, смертельной драки за право обладания кобылицами не избежать. Года три тому назад их было два. Отец тогда пожалел одного молодого жеребчика и не пустил его под нож, как остальных. Дескать, пусть ходит необъезженный, породу надо поправить, влить свежую кровь. Породу-то жеребец поправил, да уж больно привередлив оказался. А однажды случилось событие, которое запомнилось Хадие надолго.

Дело было к вечеру, и солнце падало к горизонту. Хадия с матерью, с ведрами на коромыслах, пошли доить кобылиц. Шли босиком. Дорога пролегала через ивняк, под ногами хлюпала и чавкала вода. Едва они вышли из леса, как послышалось ржание жеребцов, свирепое и раскатистое, будто гром прогремел. Дошли они до тебеневки, смотрят — старый жеребец с молодым сцепились. Дерутся, смотреть страшно со стороны, не то чтобы близко подойти! Лягаются, кусают друг друга, а то вдруг грудь в грудь сходятся так, что кости трещат и пена с морд хлопьями летит. Кобылицы испуганно сбились в кучу в сторонке, и только Саврасая — любимая кобылица Хадии — особо не переживает. Смирная она, Саврасая, старая уже. То есть делает вид, что смирная. Была бы смирная и пугливая, не стояла бы совсем рядом с дерущимися жеребцами, спряталась бы за крупы молодых кобылиц…

А молодой жеребец тем временем стал одолевать старого. В клубах пыли было видно, как старый жеребец припал к земле, но ему удалось подняться на дрожащие ноги. А молодой пошел на него в последний раз с одним желанием: растоптать, чтобы самому стать вожаком в табуне. И в этот момент Саврасая громко заржала и решительно встала между соперниками, понимая, что старому жеребцу приходит конец и защищая его собой. И сразу жеребцы остыли, только фыркали недовольно оттого, что им помешали закончить поединок. Молодой — искренне, а старый — не желая показывать своей слабости, дескать, если бы не эта старуха… А сам, словно невзначай, вскользь потерся мордой о шею Саврасой, благодаря ее за спасение.

И все же это было поражение старого жеребца, бесповоротное и окончательное. Его кастрировали и приучили ходить в упряжке, а вожаком табуна стал Рыжий, по масти и прозвище. Отец как-то сказал матери при Хадие:

— Рыжий разборчивый оказался, не торопится покрывать любую кобылу. Предпочитает смугленьких. Не зря говорят: каков хозяин, таков и его скот. Верно, мать? Похож он на меня?

И хитро подмигнул. А мать сердито отчитала его:

— Ты что несешь, старый дурак? Дите вон сидит, слушает!

Так Хадия и росла на лоне природы, среди лесов и полей, постигая нехитрые житейские премудрости от родителей и животных. Но чем взрослее она становилась, тем больше испытывала в душе смутную тревогу и печаль, навеянные острым желанием быть поближе к сверстникам, с которыми можно было бы пообщаться. Мать, чувствуя состояние дочери, много раз говорила отцу:

— Пора оставить этот лес да и перебраться поближе к людям, в Асанай. Помещик, похоже, не вернется уж, что мы тут сидим как привязанные?

— Вот перезимуем…

Мать даже и не ожидала таких слов и мысленно поблагодарила Аллаха. Видно, и отец о судьбе ребенка задумался, понял наконец, что не житье в глухом лесу маленькой девочке.

А снег в эту зиму лег рано. И наступил тысяча девятьсот двадцать первый год, много горя принесший семье…