Кровь над короной (СИ)

— Рот ты ему заткнул, молодец — под его мычание мне интересные мысли пришли. Так что Прохор постегай эту тварь, чтоб обгадилась и обмочилась — а то сухой стоит… Нет, пока не нужно, не хочу вонь вдыхать. Я ведь, господин гвардеец, в камере восемь лет провел — вонь надоела до ужаса, к стене на цепь приковывали, били порой. А я казни лютые своим обидчикам придумывал, благо времени было много. Обида меня грызла — как смеет всякое дерьмо меня избивать, а я ответить не могу. Вот и настало времечко старые счеты свести! И ты первый мне и ответишь…

От удара в брюшину Лавров захрипел, задергался на дыбе, Иоанн Антонович еще раз врезал ему десницей, потер кулак о мундир. Задумчиво посмотрел на хрипящего убийцу и снова уселся в кресло.

— Порфирий Степанович, как же так — театр у нас есть, подмостки готовы, режиссер в наличии, группа его подобрана. Неладно, что из актеров только главный герой в одиночку на дыбе висит. А потому здесь родителей его не хватает, братьев и сестричек, женушки и деток нет. Так что будь любезен всю труппу собрать уже в Петербурге — я тебе для театра один из бастионов Петропавловской крепости отведу. Камер там на всех хватит, пусть пользуются моим гостеприимством. Жаль только, что недолго это будет, хотелось бы на глазах этого урода, его родственников по одному как куриц разделывать и потрошить каждый день.

Иоанн Антонович с самой радостной улыбкой на лице, постаравшись придать плотоядный вид и легкое безумие в глазах, посмотрел на гвардейца — тот стал смертельно бледным.

— Вот видишь, Порфирий Степанович, есть у него родственники. И хочется мне спросить, а оный убийца о них думал, когда меня зарезать попытался?! Нет?! Тогда он полный болван, причем законченный. А ведь месть блюдо, которое вкушают исключительно холодным. Нельзя тут торопиться, спешка очень вредна!

А потому…

Иоанн Антонович легко поднялся с кресла и подошел к Лаврову, взяв того пальцами за подбородок. Крепко сдавил — узник замычал от боли, с ужасом на него смотря.

— Если не хочешь лютой смерти для своих родичей, то отвечать будешь на все мои вопросы! Весь вывернись на изнанку — этим их спасешь от мучений. А нет так нет — не очень то и хотелось. Но на твоих глазах их всех замучают — и ты все это видеть будешь! Все их хрипы, стоны услышишь, как и проклятия, что ты весь род погубил! Я ведь, тварь, с тобой не шучу — так оно и будет! Прикажу всех растерзать, падлюка, на кусочки малые! Чтоб от боли зашлись, чтоб о смерти умоляли!

Иоанн Антонович еще раз ударил в брюшину, посмотрел в глаза дергающегося на дыбе подвешенного гвардейца. И заговорил ласковым тоном, видя, как от его слов смертельная белизна покрывает лицо убийцы, которого он уже за человека не принимал. Так, труп висит, но пока еще живой и говорить способен.

— Сейчас ты кивнешь мне, если согласен рассказать все без утайки. Или не кивай — тогда я уйду! И тебя ни о чем спрашивать не будут. Даже пытать не станут — более того, казни не будет. Но ты будешь смотреть, как каждый день мучаются твои родные и близкие, как они умирают на твоих глазах. И будешь слышать их проклятия.

И не оправдаешься ничем…

Да и не сможешь — за те пакостные слова, что ты час назад сказал, тебе язык обязательно отрежут. Казню я тебя с другими заговорщиками, это да — такой пример других остановит! Вот только способа пока не придумал — надеюсь, что народ на площади проникнется. Но зато своим родичам жизнь спасешь — в Сибири пусть и холодно, но там выжить можно. Сошлю их просто на вечное поселение, что неповадно было.

Иван Антонович вздохнул, усмехнулся, глядя на помертвевшие от ужаса глаза гвардейца, и скучающим голосом произнес:

— Так что? Кивнешь или мне уходить?!

Глава 6

Санкт-Петербург

Генерал-прокурор Сената

Князь Александр Вяземский

после полудня 9 июля 1764 года

— Интересно вы пишете, ваше величество — многие буквы не употребляете, а речь в записях четкая и понятная! Учиться писать по-нашему государь не станет, видимо, придется вводить новые правила. Впрочем, такое уже было, когда Петр Алексеевич упростил написание букв. А теперь Иоанн Антонович облегчит написание текста, будет новая грамматика. И следует признать — она более доступная к пониманию…

Александр Алексеевич усмехнулся, читая про себя высочайшее повеление. С коронацией молодой царь явно торопился — назначил ее на сентябрь в Москве. И правильно делает — в первый раз ее ему пришлось бы ждать лет шестнадцать, а сейчас, в свете недавних событий лучше поспешить. Такой шаг окончательно закрепит власть не только за ним, но и за всем «брауншвейгским семейством», что уже выдернуто свершившимися событиями из небытия, которое и так длится больше двадцати лет.