Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

С отпуском пока все срывается – я тебе уже писала. Нужно срочно сделать ряд вещей и отдыхать раньше конца сентября я не могу. Работаю из последних сил. Главное, нет никакой путевки и потому не знаю, куда ехать. Путешествовать же в октябре трудно – из‐за погоды, да и нога все еще неустойчива и много ходить еще не могу. Кроме всего мелькает иногда надежда на скорую встречу – и боюсь потратить отпуск. Помнишь дни в Луге. Но лучше не мечтать, а ждать с открытыми глазами.

Пока я сделала еще посылки. Вещевая послана – вещи покупала Манечка – я тогда лежала из‐за ноги – я их не видела, но надеюсь, что все самое нужное послано. На днях отправила тебе консервы мясные – 12 банок + 4 банки сгущенного молока + табак и т. д. На той неделе хочу послать банок 20 – мясных консервов. Как видишь – наконец удалось удовлетворить твою потребность в белках.

Получив адрес Татьяны Александровны, я теперь отправлю ей ноты. Сама я с трудом ноты разбирала, трудно с написанного. Хочу попросить М., но он где-то отдыхает.

Последние дни я читала письма Пушкина к друзьям и их к нему. Всегда волнующая тема. Очень хороши письма Жуковского. Взволнованный известием, что у Пушкина в ноге аневризм, он пишет ему: «глупо и низко не уважать жизнь… Дорога, которая перед тобою открыта, ведет прямо к великому; ты богат силами, знаешь свои силы, и все еще будущее твое. Неужели из этого будут одни жалкие развалины – но прежде всего надобно жить.»…

Рылеев – «Если бы ты знал, как я люблю, как я ценю твое дарование. Прощай, чудотворец».

Дельвиг – «Целую крылья твоего Гения, радость моя».

А вот письмо Жуковского – к Пушкину в Михайловское… «Ты имеешь не дарование, а Гений. Ты богач, у тебя есть неотъемлемое средство незаслуженного несчастия, и заслуженное; ты более нежели кто-нибудь можешь и обязан иметь нравственное достоинство. Ты рожден быть великим поэтом; будь же этого достоин. В этой фразе вся твоя мораль, все твое возможное счастие и все вознаграждение. Обстоятельства жизни, счастливые или несчастливые, – шелуха»…

Родной, что-то из всего этого сказанного хочется отнести и по твоему адресу.

Я чувствую твои силы, сколько разных возможностей у тебя еще впереди.

Уверена, что как ни тяжел твой путь, но ничто ценное не пропало. Будем же верить в звездочку и наше зеленое счастье.

Н.

№ 474. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной

18.VIII.54 г.

Родная деточка! Твое письмо от 17.VII, отправленное 25.VII, я получил во время вечернего приема, среди больных, сменявших друг друга, – гипертоников, сердечников, хирургических…

Оно лежало у меня на полочке, нераспечатанное, и ты можешь представить себе мое нетерпение, мое волнение. Наконец, желанная пауза в работе пришла. Я схватил твое письмо и не отрываясь трижды прочел его.

Бедная моя Коинька! Какой неудачный случай! Как бы хотелось мне быть возле тебя, лечить твою ножку! Я знаю, как это болезненно – растяжение связок в голеностопном суставе. И никто за тобой не ухаживал, и ты была предоставлена самой себе! [Я бы не так лечил твою ножку, как ты это делала, моя деточка. Теперь это не лечат покоем. Это лечат движением. Вводят новокаин в больную связку. Это снимает боль и снимает вторичные явления. Движения в суставе показаны с первого же дня.]

…Я уверен, что со мной ты бы уже на четвертый день была здорова, а вот ты пишешь, что после недели постельного режима твоя нога еще «неустойчива и болит».

Ответное письмо я начал немедленно по получении твоего, тут же на ночном дежурстве, но было много больных, и я успел только начать письмо.

Ты пишешь о Мопассане и о встрече с знакомым мне по твоим рассказам художникам и ставишь передо мной вопросы, пожалуй, самые сложные из всех возможных. Впрочем, и частично ответил тебе на них уже давно, в памятном тебе письме о Достоевском и недавно в письме о лермонтовском «Маскараде», которое ты уже, может быть, получила (от Клавдии).

Вопросы, которые ты ставишь, естественно связываются в сознании с далекими годами юности, когда они встают перед каждым готовящимся вступить в жизнь человеком. Это вопрос о долге и цели в жизни, а следовательно и о счастье. К сожалению, вступив в жизнь, человек нередко оставляет эти вопросы и возвращается к ним, разве лишь чтобы оглянуть ироническим взглядом прошлое.

Но для человека, не потерявшего свежесть души, по мере нарастания жизненного опыта вопросы эти подымаются с новой силой. Они могут составить драму и трагедию жизни, как это, может быть, и было у Мопассана. Они могут быть причиной неудовлетворенности и душевной тоски, как ты пишешь, например, о знакомом тебе художнике. (Я не говорю, конечно, о «позе», каковой бывают слова о «сердечном голоде», о мужском кокетстве, хорошо знакомом по литературе).