Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

В нашем домашнем архиве имеется выписка из письма, сделанная рукой Наташи. Письма я не обнаружил и потому не могу назвать ни автора, ни даты, когда оно было написано. Мотивы, побудившие Наташу сделать эту выписку, нуждаются в пояснении: «Я вас очень, по-настоящему, ото всей души люблю, потому что оба вы давно для меня стали родными. Не в том дело, что много раз в трудные и в критические дни жизни я чувствовал ваше тепло и практическую поддержу, но в том, что вы родные по самому важному, самому глубокому, самому живому в жизни: по тому единственному реальному миру в мире, который в вас вечно светел и чист, – поэзии! Сколько бы я ни скрывался в сутолоке своих дел или даже в суете безделья – я всегда помню о вас, люблю и всякий раз, когда вынырну к вам, чувствую себя так, словно мы никогда не расставались». Я уже упоминал, что обнаружил этот отрывок, разбирая домашний десятилетиями собравшийся архив. Письмо, содержавшее эти взволнованные и волнующие строки, пришло в мое сегодня из трех- или даже четырехлетней давности. Пришло не как увядший цветок, «забытый в книге», не как «остывшая зола», не как воспоминание. Я его воспринимаю в настоящем времени, как весть от друга, с которым давно не встречался, но встретился, как «словно мы никогда не расставались». В этом письме и жизненное кредо. Оно состоит не только в том, что в живом выделено самое живое, в реальном – самое реальное, но – и это главнейшее – в образе мысли и чувств, обращенных к человеку с признанием в преданности, любви, родстве. И не по признаку товарищеской взаимопомощи в делах практических, хотя и это не пренебрежено, но по признаку духовного единения, причащенности самым живым в живом. Снималось чувство одиночества и затерянности в мире кривых зеркал – абсурдном мире. Я сказал о выдержке из давным-давно полученного письма, как содержащей жизненное кредо. Это и наше, мое и Наташи, кредо. Остаюсь с ним.

Наташа тщательно собирала и хранила мои стихотворные падения. Для нее было существенно не их достоинство, а то, что они мои. Образовался пухлый от вложенных в него листков портфель. В нем отдельная пачка с надписью рукой Наташи: «Стихи, посвященные мне». Их берегла, как святыню.

Лет десять назад в американском журнале, то ли в «Славик ревю», то ли в «Рашн ревю», нет у меня под руками этого журнала, появился критический обзор моих научных работ с закавыченным названием, которое не без труда удалось перевести. Оказалась пушкинская строка: «Обитель дальняя трудов и чистых нег». Помните:

Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальнюю трудов и чистых нег.

Обзор охватывал мои работы начиная с 1928 по 1978 годы, то есть за пятьдесят лет. Название озадачило, и не только меня, но и моих коллег, помогавших перевести обзор с английского на русский язык. Профессор Джон Фильд338, автор обзора, заметил, что мое двухтомное исследование «Народная социальная утопия в России» могло бы уместиться и в одном томе. Однако, в таком случае, писал Фильд, – мы лишились бы представления о личности исследователя. И «огрызнулся»: многие работы советских историков кажутся написанными артелью. Больше меня не озадачивала пушкинская строка, вынесенная в заглавие обзора. Оставалось отдать благодарную дань признательности его автору. Творческая личность, каково бы ни было поле ее деятельности, сама по себе «текст», культурно-исторический и психологический источник. Я поделился этими соображениями с коллегами, помогавшим мне в переводе. И на вопрос, как сам я соотношу с пушкинской строкой свою полувековую жизнь в науке, выдохнул: «Жизнь, очарованная стихами».