Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

Годы гражданской войны я назвал всенародным плебисцитом, основным и единственным вопросом которого стояло: «за» или «против» советской власти. Суровый плебисцит, в котором голосовали оружием, и каждый, независимо от того, за кого и против кого он голосовал, выбирал между смертью и жизнью. Подавляющее большинство народа высказалось за новую власть и ее лозунги. Как велико было это большинство, мы не знаем. Было ли оно «квалифицированным большинством», повторяем обиходное выражение из нынешней парламентской практики? Нет у нас и достоверных данных, характеризующих мотивы «народного голосования». Это мог быть однозначный выбор в пользу советской власти. Именно такой выбор сделали многие. В противоборстве между «красными» и «белыми» действовал и другой мотив – предстояло выбрать не только между «добром» и «злом», но из двух зол выбрать меньшее. Неизменный спутник войны – эксцессы, жертвами которых является мирное население. Могут быть и бывают эксцессы, так сказать, «сами по себе», могут прикрываться идеями – «красными», в других случаях «белыми». Страдает население – эксцессы во время войны самые непредсказуемые, самые беспощадные, самые губительные, кровавые. Белая гвардия, по словам уже цитированного мной Лампе, – «немедленно по соприкосновении с населением… вынуждена была брать у него подводы, лошадей, запасы и, наконец, и самих людей!» Эксцессы сопровождали путь Красной армии. И с одной и с другой стороны эксцессы были частым явлением, и спрашивать, кто больше злодействовал и кто жесточе, бессмысленно. Исследовать это не моя задача и я удовольствуюсь имеющейся у меня под рукой книгой А. Буйского «Красная армия на внутреннем фронте», опубликованной в 1929 году. По данным Буйского, только лишь за 1918 год произошло 215 крестьянских восстаний, подавленных Красной армией [вот вам и голосование «за»]. Луначарский в одной из статей, опубликованных в 1919 году, назвал несколько уездов Костромской губернии «постоянной Вандеей». Это были кризисные явления в отношениях между новой властью и крестьянством. Начавшееся в августе 1920 года и подавленное вооруженными силами в августе 1921 года восстание в Тамбовской губернии (до 50 000 вооруженных повстанцев), а также Кронштадтское восстание, начавшееся в первых числах марта 1921 года и подавленное вооруженными силами 17–18 марта того же года (численность кронштадтских повстанцев составляла около 20 000 человек), знаменовали уже не кризисные явления, а кризис народного доверия к новой власти и ее политике. И не потому, что восстания эти были массовыми, не потому, что вписывались в картину нарастающих крестьянских волнений в стране – их, по данным Буйского, за первые годы советской власти насчитывалось более 400, а потому, что Тамбовское восстание, как и Кронштадтское, выдвинули большевизму политическую альтернативу. Речь не шла о возвращении к прошлому, реставрации монархии, господства капиталистов и помещиков. (Многие и в белом движении сознавали, что обратный путь от красного знамени к двуглавому орлу заказан: по словам фон Лампе, распространение «среди населения нелепых теорий о готовности белых насадить старый режим» (чего, конечно, не было), и о «возвращении земли помещикам» (что прорывалось только в чаяниях и вожделениях отдельных лиц, дорвавшихся до своих владений и не понявших, что между прошлым и настоящим прошла революция) – эти слова во многом справедливы.)