Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

А ведь с чего начиналось! Ленин в работе «Государство и революция», оконченной за месяц до Октябрьской революции, писал: «Пролетариату нужно лишь отмирающее государство, то есть устроенное так, чтобы оно немедленно начало отмирать и не могло не отмирать». Достойно внимания, что идея о примате общечеловеческих ценностей над классовыми, национальными, государственными, вероисповедными, прочно связываемая у нас с «новым мышлением», одна из ключевых идей «Государства и революции». В меру отмирания государства, по Ленину, «будет исчезать всякая надобность в насилии над людьми вообще, в подчинении одного человека другому, одной части населения другой его части, ибо люди привыкнут к соблюдению элементарных условий общественности без насилия и без подчинения». (Слова «подчинении», «привыкнут», «без насилия и без подчинения» выделены Лениным курсивом). В перспективе исторического развития, перспективе далекой, но достижимой и долженствующей стать, Ленин видел общество, в котором «люди постепенно привыкнут к соблюдению элементарных, веками известных, тысячелетиями повторявшихся во всех прописях, правил общежития, к соблюдению их без насилия, без принуждения, без подчинения, без особого аппарата для принуждения, который называется государством». (Слова «привыкнут», «без особого аппарата» выделены Лениным курсивом.) Так писал Ленин в «Государстве и революции». Взгляды, которым Ленин никогда не изменял.

Работа «Государство и революция» проникнута чувством и убеждением в неотвратимости революционного взрыва в ближайшее время. «Государство и революция» по сути – программное заявление о близящихся переменах в исторических судьбах России и мира. Значение этой работы Ленина среди прочих его сочинений подобно тому, какое имел «Манифест Коммунистической партии» Маркса и Энгельса среди других сочинений этих авторов. Различие, в частности, но оно и главное, в том, что Маркс и Энгельс возвестили миру о призраке коммунизма, бродящем в Европе. Ленин писал не о призраке. Новая историческая реальность облекалась в плоть и кровь. Это чувствовал и понимал не один Ленин, но и представители всех политических партий России в 1917 году. И это сознавалось не только в России, но и в западноевропейском мире, особенно в социал-демократических кругах. По-своему и в кругах сугубо реакционных. У Ленина и его партии имелась более или менее конкретная программа действий, если революционные события приведут их к власти. Ленин не знал, какие сроки отделяют его «Государство и революцию» от революции – недели, месяцы. Этого никто не знал. Ожидаемое, ближайшее ожидаемое и желанное в своей живой действительности приходит внезапно, как «снег на голову» – конечно, в большей или меньшей степени. Большевики ковали свое идеологическое вооружение загодя и, вероятно, были в большей мобилизационной готовности – организационной и идеологической – встретить революцию лицом к лицу.

Победа Февральской революции была победой, но частичной. Ее лидеры стремились развязать и распутать основные узлы общественно-политических противоречий, донельзя болезненно и мучительно сказывавшихся на положении широчайших слоев народа. Их нельзя было распутать, эти узлы, их оставалось только разрубить. Революция свершилась, но революционное движение ширилось и по множеству признаков грозило перерасти в еще более мощный, нежели в феврале 1917 года, революционный взрыв. Ленин зорко и чутко следил за развитием событий и трезво оценивал их. Об этом свидетельствуют все выступления Ленина в сентябре и октябре 1917 года, такие, например, как «Большевики должны взять власть», «Марксизм и восстание», «Из дневника публициста», «Кризис назрел», «Удержат ли большевики государственную власть», «Советы постороннего» и многие другие. Их лейтмотив: «ждать – преступление перед революцией», «промедление смерти подобно», «промедление в выступлении смерти подобно». (К слову сказать, в «Государстве и революции» Ленин писал: «Бессмысленное, уродливое слово, как «большевик», не выражающее абсолютно ничего, кроме того, чисто случайного обстоятельства, что на Брюссельско-Лондонском съезде 1903 года мы имели большинство…»)