Кровавые девы

– Конечно, я любил бы ее и при свете дня, и в ночной темноте, но, как говорится, где жизнь, там и надежда!

Затем он показал Эшеру телеграмму, отправленную на его адрес из Санкт-Петербурга в воскресенье, 7 мая, а по русскому календарю – 23 апреля.

«Петронилла Эренберг Бенедикт Тайс замешаны убийстве тчк они чудовища тчк выезжайте Санкт-Петербург немедля».

Писал отправитель по-немецки, но подписаться не удосужился.

– Понятия не имею, что это может значить. Мадам Эренберг… – Полковник замялся, подыскивая подходящие выражения. – Нет, это попросту невозможно. Духом она сильна, вспыльчива, но такое… в голове не укладывается! А Бенедикт Тайс – врач, взявшийся, как она писала, за ее излечение, – держит клинику здесь, в Петербурге. Туда я сегодня прямо с вокзала и поехал наводить о ней справки. Клиника оказалась закрыта, заперта… но ведь мадам Эренберг только на прошлой неделе писала, что они вплотную приблизились к полному излечению! А когда она вылечится, мы собирались переехать в Петербург на постоянное жительство…

– Скажите, она вам снится? – спросил Эшер.

– Прошу прощения, сэр!

– Нет, вопрос это вовсе не праздный, – поспешил заверить его Эшер, – иначе я даже не подумал бы совать нос в подобные вещи. Скажите, она вам снится?

Фон Брюльсбуттель наморщил лоб и надолго задумался… а ведь если бы Петронилла Эренберг пробовала обольстить его, очаровать, как очаровывает жертву всякий вампир, напрягать память полковнику – уж Эшер-то знал – не потребовалось бы ни на секунду.

– Да, снилась. Снилась раз или два, – наконец вспомнил он и застенчиво опустил взгляд. – Только глупо все это как-то… Около полугода назад мне привиделось, будто мы с нею вяжем рыболовные мушки – вяжем и вяжем, хотя навязали уже целую гору. И, помнится, еще как-то раз, во сне, она пригласила меня с собой, отправившись выбирать новые туфли. Так поступали сестры – всякий раз, собираясь проехаться по обувным магазинам, брали с собой меня…

Вспомнив об этом, полковник улыбнулся, покачал головой, устремил взгляд в окно, на серые волны Невы, слегка поблескивавшие в косых лучах заходящего солнца за перилами моста, и ненадолго умолк, смакуя память о прошлом. Представить себе кого-либо еще более непохожего на созданный воображением Эшера образ злокозненного шефа шпионской сети было бы невозможно.

«Значит, дело вовсе не в войне, – подумал Эшер. – Не в войне, а в любви…»

– Одним словом, ничего необычного.

Над водой стаями кружили чайки – черные росчерки на фоне красного с желтым дыма заводских труб, клубящегося в небе.

– Поначалу, – продолжал отставной полковник, – встречи исключительно по ночам ее словно бы не смущали. Но, видимо, из-за моей любви к верховым прогулкам, к лесам, к красотам дневного мира…

Казалось, прожитые годы осыпались с его морщинистого лица, и фон Брюльсбуттель вновь, пусть ненадолго, превратился в миловидного юношу гимназических лет.

– Смешно, наверное, слышать такое от человека в моем возрасте? Однако я с детства неравнодушен к красоте мира во всех ее проявлениях, будь то хоть стебелек травы, хоть несхожесть лягушки с лягушкой, а птицы с птицей… и мне очень хотелось бы думать, что к миру, от которого она давным-давно отвернулась, ее вновь привлекла моя любовь ко всем этим вещам. Однажды она призналась, что сделалась равнодушной не только к музыке, но и к прочим радостям жизни под солнцем… но охотно вспомнила бы о них вместе со мною, если б смогла.

«Где жизнь, там и надежда».

И посему Петронилла Эренберг принялась частным образом искать способ заполучить и то и другое. Не останавливаясь ни перед чем…

«Неудивительно, – подумал Эшер, вместе с полковником спускаясь с подножки кеба под серыми стенами обители святого Иова, – что Аусвертигес Амт, прознав о пятидесяти тысячах франков, переведенных частным лицом, проживающим в Кельне, человеку, во всеуслышанье порицающему правительство Германского Рейха, направили в клинику Тайса своего человека!»

Ну а укоренившись, германский агент, разумеется, уезжать не спешит…

Расплатившись с кучером, Эшер свернул за угол здания, к обширному пустырю, заросшему сорной травой, к заброшенным железнодорожным путям, к грудам шлака и хижинам-времянкам на берегу канала, где могли укрываться от розыска грабители. В газете говорилось, что тело нашли в канале… но кто же лишил Тайса жизни? Не Гуго ли Рисслер – то бишь сутулый, тощий, как жердь, герр Тексель?

«А если он, то зачем? Оттого что в Тайсе минула надобность? Или по приказанию из Берлина?»

А может, убийство доктора – дело рук одной из враждующих фракций петербургских вампиров, решивших свести на нет преимущество, которое Ла Эренберг могла предложить их соперникам?

Спустившись на дно неглубокого рва за контрфорсом, он осмотрел заглубленную в стену дверь. Заперта… а замок новенький, как и стальной лист, приваренный изнутри к решетке въездных ворот.