Кровавый Дунай

Наконец, колонна батальона, добравшись до какого-то сквера на пересечении трех улиц, остановилась, из головы прозвучала какая-то команда, которую тут же продублировали унтеры — и солдаты, устало стаскивая с себя тяжёлые ранцы, разбрелись по обсаженным густым кустарником дворикам вокруг сквера. К группе Савушкина подошёл Имре и, оглядевшись вокруг, вполголоса произнёс:

— Мы на месте. Там, — он махнул рукой на юго-запад, — начинается район Зугло, южнее нашего участка — ипподром, на который садятся планеры снабжения. Зпаднее — площадь Эрш-Везер. Плохая позиция…

— Почему? — спросил Савушкин.

— В Уйпеште и Ракополоте — большие каменные дома, хорошие подвалы. Там есть где укрыться от артиллерийского огня. А тут… — И венгерский капитан, кивнув вокруг, промолвил: — Для танков раздолье. А танки пленных не берут… Вы пока занимайте любую пустую квартиру на первом этаже, а я посовещаюсь с офицерами батальона. Плохая позиция… — Повторил он и отправился к въехавшему в сквер «блитцу».

— Слыхали, хлопцы? Занимаем апартаменты и ждём, до чего договорятся наши нынешние отцы-командиры. — С этими словами Савушкин направился к ближайшему трёхэтажному дому из серого, уже успевшего почернеть, песчаника, выглядевшего наиболее целым на фоне остальных — уже познавших на своей шкуре, что такое артиллерийский обстрел. Впрочем, таких же ушлых гонведов нашлось немало, и по итогу группе Савушкина пришлось довольствоваться для размещения какой-то кладовкой в цокольном этаже — впрочем, отсутствие в ней окон и толстые стены были в данной ситуации не неудобством, а довольно серьезным преимуществом перед квартирами на первом этаже.

Но долго отдыхать им не пришлось — через полчаса после того, как разведчики, расстелив по полу кладовки шинели и разложив ранцы, устроились отдохнуть — с востока началась ружейно-пулемётная стрельба, довольно быстро переросшая в шквальный огонь, густо перемежаемый короткими и звонкими выстрелами танковых орудий. Савушкин скомандовал «Подъём! Приготовится к бою!» — и тут же в дверь их коморки влетел бледный и всклокоченный Имре. Побелевшими губами он произнёс:

— Танки и пехота! Наступают по Коложвар утца… — Он хотел ещё что-то добавить, но тут его слова потонули в грохоте разрыва — снаряд танковой пушки попал в «блитц», оставленный в сквере. Савушкин схватил капитана за ворот шинели и втащил его в кладовку — в то время как в сквере поднялся вал стрельбы.

— Всем лежать! Белое есть что-нибудь? — В ответ на слова Савушкина лейтенант начал лихорадочно рыться в своём ранце, а Имре, путаясь в отворотах шинели, стал доставать носовой платок.

На улице раздался лязг гусениц и рёв нескольких дизельных моторов — в сквер вошли танки. Савушкин, вырвав из трясущихся рук Имре его платок, живо повязал его на винтовку и тут же выставил её в проём двери. Ружейно-пулемётный огонь снаружи внезапно прекратился — и до ушей Савушкина донеслась непонятная речь. Это были не русские, тем более — не немцы, но и на венгров доносящиеся голоса никак не походили. ЧЁРТ! Это же…

— Румыны, товарищ капитан. — Как будто догадавшись, о чём мучительно размышляет командир, бросил Чепрага. И добавил: — Я их стрёкот хорошо запомнил…

Савушкин осторожно выглянул наружу. В этот момент в подъезд вошли трое солдат в табачного цвета коротких шинелях, с винтовками наизготовку. Савушкин осторожно приподнял свою винтовку с привязанным к стволу носовым платком. Его заметили, один из румын, пожилой, лет сорока, типичный крестьянин с продубевшим на солнце лицом, опустив свой карабин, покровительственно махнул рукой и хриплым простуженным голосом произнёс:

— Toată lumea iese cu mâinile sus![40]— И на всякий случай добавил: — Хенде хох! Кезекет фель! Доб эль а федьверед![41]

Савушкин бросил под ноги румыну свою винтовку, поднял руки и, обернувшись, молча кивнул своим. Разведчики осторожно, почти на цыпочках, покинули кладовку — и тут же, на входе, сложили у стены свои винтовки, пистолеты же на всякий случай оставив в карманах — мало ли что… Вместе с ними вышел и Имре. Второй румын, помоложе, городской живчик с виду, с парой капральских лычек на погонах, придирчиво оглядев пленников, что-то записал на листке, вырванном из блокнота, удовлетворённо зацокал, увидев капитанские нашивки Имре, ловко снял с руки последнего часы — и, махнув рукой во двор, скомандовал:

— Du-te afara![42]