Кровавый Дунай

Через час утомительного, а подчас до тошноты мучительного протискивания по разрушенным будапештским районам, мимо то и дело оглушительно изрыгающих в воздух клубы огня и дыма гаубичных батарей — бронетранспортёр лейтенанта Комоедова добрался до относительно целого трехэтажного здания из серого гранита, у которого обильно сгрудились «виллисы» и «доджи», меж которых сновали солдаты и офицеры в советской, румынской и венгерской форме — последние с кусками алого парашютного шелка на пилотках и погонах; очевидно, это и был штаб восемнадцатого гвардейского корпуса. Лейтенант, велев своим пассажирам подождать в бронетранспортёре — отравился внутрь здания; Савушкин настроился было на длительное ожидание — но ошибся: Комоедов вернулся буквально через четверть часа, причём с весьма озабоченным видом. Открыв боковую дверь, он скомандовал:

— Выходим! Руки за спину! Идём след в след, по сторонам не зырим, народ не раздражаем! Не забывайте, вы пока что военнпленные, так что ведите себя соответствующе. Нам на второй этаж, в тридцать второй кабинет. — И, добавил загадочно: — Вас там ждёт сюрприз…

Савушкин не любил сюрпризов — поэтому решил готовится к чему-то скверному; впрочем, остальные его товарищи его чувств явно не разделяли, они откровенно радовались тому, что наконец-то оказались у своих и их поиск, растянувшийся на пять месяцев, завершился — чем приводили в немалое замешательство снующих вокруг советских военных, которые до этого дня не часто видели пленных венгров, так широко и искренне улыбающихся при виде их звёзд и погон.

Разведчики, сопровождаемые лейтенантом Комоедовым и его водителем и по совместительству помощником сержантом Лагутенко, поднялись на второй этаж и подошли к двери в тридцать второй кабинет — во времена оны бывшим, судя по всему, чем-то вроде учительской. Комоедов, оглянувшись вокруг, кивнул Савушкину:

— Сначала вы, товарищ капитан. Заходите.

Савушкин вошёл, прикрыл дверь, и, набрав воздуха, собрался было доложить по форме — как вдруг сидящий за столом подполковник, внимательно изучавший какой-то документ, поднял голову. Савушкин поперхнулся и проглотил готовый было слететь с его уст доклад — перед ним сидел подполковник Николаев, собственной персоной.

Начальник СМЕРШ корпуса, криво ухмыльнувшись, произнёс:

— Вот это встреча! На ловца, как говориться, и зверь…

Савушкин, пересилив неприязнь, всё же доложил:

— Товарищ подполковник, группа капитана Савушкина из поиска прибыла. Прошу доложить о нас представителю Разведупра в штабе фронта. Наш позывной «Штефан».

Николаев, хмыкнув, покачал головой.

— Доложим, доложим… в своё время. Ты садись, капитан, в ногах правды нет. — И указал на табурет, стоящий посреди комнаты.

— Спасибо, товарищ подполковник, я насиделся, могу и постоять, не велик барин. — Савушкин понимал, что табурет предназначен для допрашиваемого, и никак не желал примерять на себя это амплуа.

Николаев кивнул.

— Как знаешь. О… хм… подвигах ваших рассказывать ты мне, конечно, не будешь. Ведь не будешь? — слово «подвигах» подполковник произнёс как бы в кавычках.

— Никак нет, не буду — подведомственность не та.

— Верно. Не та. Ну да мне это и не надо. Ты мне, капитан, о другом расскажи — по моей подведомственности.

— О чём? — Савушкин внутренне напрягся. Что он имеет в виду, этот крючкотвор?

— Вчера СМЕРШ тридцать четвертой гвардейской дивизии — это на той стороне, в Буде — арестовал одного любопытного деятеля. Некоего бывшего графа Пушкина, настоятеля прихода святого Николая — во всяком случае, именно так он себя отрекомендовал. Слышали о таком? По глазам вижу, что слышали. Белоэмигрант, враг советской власти — но дело не в нём. Оный контрреволюционер на допросе показал, что последние дни вместе с ним проживала некая Вера Антоновна Ясберени, в девичестве Смольянинова, жена интернированного в Москве генерал-лейтенанта Дюлы Ясберени. И означенная Смольянинова рассказала, что более месяца поддерживала контакт с группой советских разведчиков. Так вот, сдаётся мне, дорогой капитан Савушкин, что именно вас она и имела в виду. Я прав? — И Николаев победно взглянул на Савушкина.

Капитан пожал плечами.

— Вполне возможно.

— Возможно!? Вы говорите — возможно? Вы установили и поддерживали контакт с белоэмигранткой, врагом Советской власти! Отец означенной дамочки, сахарозаводчик Смольянинов, был в девятнадцатом году расстрелян за саботаж — он приказал спустить в Волгу более тысячи пудов сахара со своих складов. И с его дочерью вы устанавливаете контакт!

— Товарищ Сталин сказал, что сын за отца не отвечает. В нашем случае — дочь за отца… — негромко произнёс в ответ Савушкин.

— Ты мне за товарища Сталина не прячься! Я тебя насквозь вижу! И мы разберемся, что вас, советского офицера, связывало с контрреволюционеркой и белоэмигранткой Смольяниновой и её окружением!

— Ей уже под пятьдесят, она мне в матери годится, — так же вполголоса, но уже с явной иронией в голосе, ответил Савушкин.