Кровавый Дунай

— Смеёшься, сволочь? — Николаев покраснел от натуги, но затем, взяв себя в руки, уже более спокойно продолжил: — Вы, гражданин капитан, напрасно ёрничаете и иронизируете. Тут дело не шутейное. Ваш контакт с группой белоэмигрантов и контрреволюционеров, окопавшихся тут, в Будапеште — можно считать, доказанный факт. А вот цель этого контакта… — Подполковник, замолчав, о чём-то подумал, достал лист бумаги, взял в руки ручку и произнёс сухо: — Я принял решение об аресте вас и вашей группы по обвинению в сотрудничестве с контрреволюционной организацией белоэмигрантов. — И, насмешливо взглянув на Савушкина, добавил: — Теперь, надеюсь, не смешно? Статья пятьдесят восемь пункт одиннадцать Уголовного кодекса РСФСР, участие в контрреволюционной организации. Военный трибунал живо все оформит. Лишение воинских званий и наград, срок — десять лет.

Савушкин вздохнул.

— Возможно, я вас удивлю, товарищ подполковник, но иногда для выполнения боевой задачи люди нашей профессии вынуждены вступать в разные организации, и иногда — действительно контрреволюционные, не чета этому кружку отставной козы барабанщиков… Вы до войны, осмелюсь спросить, где служили?

Николаев, зло зыркнув на Савушкина, нехотя ответил:

— В прокуратуре Приморского края. Таких, как ты, контрреволюционеров разоблачал…

Савушкин кивнул.

— Тогда понятно. Мы, конечно, посидим в вашем узилище, но недолго — а вот вам этот пердюмонокль дорого станет, товарищ подполковник…

— Ну-ну. Посмотрим. А пока попрошу в камеру, гражданин капитан. — Николаев, отвернувшись от Савушкина, крикнул: — Комоедов!

На пороге показался давешний лейтенант. Николаев, кивнув в сторону Савушкина, произнёс:

— Этого — в подвал. И давай следующего.

Комоедов козырнул, кивнул Савушкину — дескать, давай за мной, и, выйдя в коридор — сказал своему сержанту:

— Лагутенко, я отведу товарища капитана в камеру, что в подвале, а ты остальных постереги. — И, повернувшись к Котёночкину, добавил: — Вас просят в кабинет, товарищ лейтенант.

Савушкин оценил это настойчиво повторяемое слово «товарищ» — и, когда они подошли к лестнице, спросил у контрразведчика вполголоса:

— Шибко дурит?

Комоедов вздохнул.

— Спасу нет. На передовой не бывает, сидит сиднем в кабинете, пойманных с немецкими листовками хохлов мурыжит — они ж дядьки хозяйственные, сами понимаете, всякой бумажке применение могут найти — вот он их и жучит. Ну и требует раскрытие измен и подготовки к переходу к немцам. А какой тут переход может быть? Когда мы каждый день по полтысячи пленных берём, только нашим корпусом? Да ещё румыны нам своих сдают… Лагерь в Гёдёллё забит под завязку, хорошо хоть, кормить есть чем — там склады продуктовые, венгры их зачем-то за город вынесли, вот мы их мукой да тушёнкой пленных и питаем…

Савушкин, оглядевшись по сторонам, произнёс всё так же негромко:

— Комоедов, до разведывательного отдела штаба фронта достучаться смогёшь?

Лейтенант пожал плечами.

— Вряд ли… Где я, а где штаб фронта…

— Попробуй, лейтенант. Твой подполковник — самодур, мы его в Словакии три месяца назад на место поставили, вот он нам теперь и мстит. Хрен бы с ним, мы-то, рано или поздно, оправдаемся от его дурацких обвинений — но нынче не то время, чтобы сидеть по камерам. Достучишься?

Комоедов почесал затылок.

— Попробовать можно. Постараюсь.

— Ты уж постарайся. Запомни — наш позывной «Штефан», мы сюда прямо из Банска-Бистрицы были отправлены, с начала ноября — в Будапеште.

Комоедов решительно кивнул.

— Сделаю, товарищ капитан! Быстро не обещаю, но за неделю, думаю, смогу.

— И то хлеб.

— Пойдёмте. В подвале нам комендант выделил бывший склад под камеру, сейчас там никого нет, матрасы вроде есть, топчаны у стены, там разберетесь. Кормят два раза в сутки, утром и вечером, по второй норме. — И развёл руками, дескать, чем богаты. Савушкин кивнул.

— Пшёнка так пшёнка. Нам не привыкать. Ты, главное, не забудь о моей просьбе.

— Не забуду, товарищ капитан. Ну, вот и пришли. — И с этими словами Комоедов постучал в подвальную дверь. Громыхнул засов, и в проёме показалось лицо худого, плохо выбритого красноармейца в возрасте хорошо за пятьдесят.

— Грищенко, принимай подследственного. Вода там у вас есть? — произнёс лейтенант.

Тот, кого он называл Грищенко — кивнул.

— Е. Вчерась отремонтировали колонку.

— Ну вот, товарищ капитан, даже вода есть. Так что будете жить, как паны!

Савушкин вошёл в камеру, изначально явно не предназначенную для этой малопочтенной роли. Подвал как подвал, видали и похуже, тут, вон, даже оконца под потолком есть… Капитан оттащил от стены топчан, положил на него матрас, снял сапоги, лёг, вытянул ноги — и облегчённо выдохнул. Теперь у него, похоже, есть время подумать…

Вскоре по одному в подвал стали спускаться остальные разведчики — и когда последний из его бойцов, радист Чепрага, переступил порог — Савушкин промолвил:

— Всем обвинение озвучено?

Костенко, плюнув с досады, ответил:

— Всим. — Помолчав, спросил: — Товарищ капитан, вин дурны чи скаженны, той пидполковник?

Савушкин вздохнул.