Кровавый источник

Дальше и вовсе чертовщина пошла. Что-то щелкнуло, и на стене загорелся экран. И медленно поплыли кадры кинохроники. Кадры, которых никто никогда не снимал, да и не смог бы снять.

Первый персонаж этих съемок лежал в постели с изможденным лицом полутрупа. Я сразу его узнал. Он беспрерывно кричал. Целые сутки. И не приходил в сознание. Я только видел этот крик. У меня в шкафу плакал ребенок. А у него за стеной бесновались двенадцать чудищ. Они жрали водку и трахали девок. И все же ему повезло больше других. Он успокоился в собственной постели, и старушка мать закрыла ему глаза.

Второй шел под конвоем, заложив руки за спину. Сколько раз он предсказывал себе этот путь!

Романтик и отчаянный воин, и в этот миг с его губ не сходила усмешка. Я любил его больше всех, но никто не посчитался с моей любовью. Они выстрелили ему в спину, а потом сказали: при попытке к бегству.

Третий походил на шкодливого мальчугана с фонарем под глазом. Он придумал последнюю шалость. Но она, видно, не очень нравилась ему самому. Он надул свои пухлые губы и всхлипнул один только раз. И, чтобы окончательно не разреветься, сделал прыжок. Нелепый прыжок в неизвестность. И повис между небом и землей.

Четвертый — могучий и высокий, его знал каждый ребенок, он казался всем самоуверенным типом, сильным и напористым, как рев гидравлического станка. В этот миг он был спокоен и рассудителен. Достал из коробки черный предмет, обтер его носовым платком, проверил еще раз, как он устроен внутри. И лишь тогда приложил к виску прохладный металл, как прикладывают компресс, чтобы унять боль.

Пятый снова лежал. Его накануне побили. Он плохо работал. Он уже не чувствовал боли. Только холод. Он улыбался в седую бородку и что-то шептал сам себе. Его воробьиное тело почти неприметно под старой телогрейкой с клочьями ваты на этой широкой скамье. Барак пуст. Все ушли на работу. Он затих, но глаз не закрыл и улыбку оставил.

Шестой была женщина. Некрасивая и неуклюжая. Я всегда удивлялся, как в нее влюблялись мужчины. Она стояла возле сарая и гладила кошку. В руке бельевая веревка. В глазах — растерянность. Кошка убежала. Она глядела ей вслед непонимающим, почти молящим взглядом. Белье осталось в кадке. Женщина вошла в сарай и захлопнула дверь.

Я метался в своей кровати. Я не хотел такого кино. «Это болезнь», — успокаивал я себя и сжимал руками голову, как сжимают арбуз, чтоб услышать треск. Но трещал невидимый кинопроектор и плакал ребенок в шкафу.

И вот экран погас. Я облегченно вздохнул. Отворилась дверь. Вошли двое. Мужчина и женщина. Она все время висла у него на шее. Он шутил. Она смеялась. Они начали раздеваться. Они сошли с ума! Они легли в мою кровать!..

Захудалый «москвичонок» Истомина давно уже стоял перед крыльцом общежития, а Балуев не решался прервать рассказ седобородого. Он только прошептал:

— Мистика…

— Никакая не мистика, — возразил Женя, — фантазия воспаленного мозга. Меня хватились после того, как я два дня не посещал лекций. Когда открыли проклятую комнату, я лежал на полу в тамбуре с молотком в руке. Я всадил около ста гвоздей в дверь стенного шкафа…

11

Маша Конягина оказалась крупной девицей в очках, с высокомерным взглядом опытной волчицы.

Он ждал ее на вахте. Она нисколько не удивилась незнакомому мужчине, только спросила:

— Вы меня вызывали?

Он кивнул и приступил к делу:

— Не хочу вас пугать, Маша, но вы попали в скверную историю.

— Вы из милиции? — почти закричала она, так что полусонный вахтер вздрогнул и выпрямил спину.

— Вы так боитесь милиции? — ухмыльнулся Гена и добавил: — Нет, я не из милиции. Я всего лишь ваш земляк.

Это произвело на нее еще более удручающее впечатление. Маша как-то сразу обмякла и тяжело задышала.

— Не надо пугаться раньше времени, — попытался успокоить ее Балуев. — Где бы мы могли поговорить без свидетелей?

— У меня в комнате, пожалуй, не получится, — промямлила она.

— Тогда одевайтесь. Я приглашаю вас пообедать со мной. И не надо так дрожать! Расслабьтесь!

Истомин отвез их в дорогой ресторан, находившийся неподалеку от его дома. А сам ушел обедать домой.

Они выбрали уединенный столик. У девицы, несмотря на волнение, оказался отменный аппетит. Пригубив сто граммов коньяка, она осмелела:

— Так что это за скверная история, в которую я угодила?

— Ты сама знаешь не хуже меня, в каком дерьме сидишь! — грубо перешел он на «ты», и Маша опять сникла.

— Ну и выражаетесь вы все! — надулась она.

— Да, деточка, мы — грубые люди, — подтвердил Балуев.

— Чего вы еще от меня хотите?

— Вот даже как? — поднял брови Геннадий. — Я пока еще ничего не хотел, но скоро захочу. Вот только расправлюсь с бифштексом.

Ему почему-то доставляло особое удовольствие поиздеваться над этой перепуганной волчицей.

— Не воображайте себе, что я такая уж беззащитная! — огрызнулась она.

— У меня как раз проблемы с воображением. Поэтому я и хочу, чтоб ты мне помогла. И не надо так смотреть на меня, будто я вместо бифштекса жую собственный галстук!

— Я могу уйти, чтобы не мешать вам жевать!