Кровавый источник

— Я — литагент! — пошутил Балуев, но дверь перед ним тотчас распахнулась.

Взлохмаченный блондин, невысокого роста, с брюшком, в засаленном халате, смотрел на него восхищенными, красными с перепоя глазами.

— А из какого издательства? — поинтересовался ошарашенный Ярославцев.

— «Апокалипсис», — не раздумывая, ответил Гена.

— Здорово! — еще больше проникся к нему сочинитель.

Балуеву были предложены табурет на кухне, четверть стакана водки «Распутин», кусочек хлеба и кусочек сала.

— Чем богаты, тем и рады! — обхаживал его Ярославцев.

Но «литагент» от пиршества отказался:

— Приступим сразу к делу…

— Одну минуточку! — перебил его хваткий литератор и нырнул в комнату, где тотчас же заволновались, радостно зашуршали бумаги.

«Зачем я так напрягаю человека? Тоже мне, Остап Бендер!» Но не успел Геннадий подумать о чем-нибудь еще, как перед ним легли на стол десять аккуратно переплетенных томов, разноцветных, как паруса регаты.

— Вот! — воскликнул запыхавшийся хозяин. — Тут — все! Стихи, поэмы, рассказы, повести, эссе и даже драмы!

— Даже драмы? — изобразил на лице удивление Балуев. — Скажите пожалуйста! Даже драмы! А мне надо-то всего…

— Что? — не дал ему договорить Ярославцев. — Сейчас я пишу роман. Большой, двухтомный… Об одной странной женщине, — начал он делиться творческими планами.

Геннадий был раздавлен собственным же замыслом. Он сидел и покорно слушал навязчивый бред графомана, потому что тот не давал ему слово вставить.

Когда он наконец закончил и спросил:

— Они мне заплатят? — Балуев неожиданно изрек:

— Не будем больше время терять, мой друг. Пора бы уже знать, что литагенты по домам не ходят. Тем более к тем, которые пишут о странных женщинах. Зато по домам ходят другие люди. — При этом он зловеще улыбнулся.

В таком повороте разговора крылась для Гены немалая опасность. Ярославцев был из тех типчиков, которые при подобном раскладе могут спокойно схватить все десять своих томов и трахнуть ими по башке. Но вместо этого графоман как-то неприлично затрясся мелкой дрожью и, опустившись на табурет, всхлипнул.

— На-ка выпей и перестань ныть! — сунул ему Балуев стакан с водкой.

— Не везет мне с литагентами! — утирал слезы Ярославцев. — Не везет, забодай их тюлень!

— Ничего. Еще повезет, — успокоил Геннадий, пожертвовав своей порцией выпивки.

Выпив, Ярославцев наконец спросил:

— А ты по какому делу? Вроде непьющий?

— Я по делу Кулибина, дорогой Антон Борисович.

— Снова здорово! Я ж давал показания милиции! Сколько можно трепать честное Андрюхино имя? Тоже горемыкой жил и пропал ни за что!

— Я не из милиции, — снова зловеще улыбнулся Геннадий.

— А откуда? — простодушно поинтересовался Ярославцев, закусывая сальцем.

— Оттуда, — однозначно ответил Балуев, а сочинитель при этом почему-то взглянул на потолок.

— У тебя был его адрес?

— Андрюхин-то? Только телефон. Он нацарапал его на рукописи. Для издателя.

— Ты давал его кому-нибудь?

— Рукопись пролежала у меня.

— Я тебя про телефон спрашиваю!

— Ну и телефон, разумеется, тоже… — неуверенно промямлил тот.

— А если хорошенько вспомнить? — не отставал Гена.

— Нет, — замотал головой Ярославцев, — я и милиционеру то же самое сказал.

— Я тебе не милиционер, падла! — ухватил его за грудки Балуев и выдохнул прямо в лицо: — Я ведь вижу, что юлишь! Боишься признаться! Не того боишься, мудила, чего тебе надо бояться! — Он отшвырнул от себя сочинителя. Тот запнулся о табурет, проделав новое гимнастическое упражнение — опорный прыжок задом.

Гена, взяв его под мышки, поднял с пола и усадил обратно. Ярославцев хныкал, как малое дитя.

— У меня мало времени, Антон Борисович. Ночью улетаю в Лондон, — зачем-то признался он, но это признание произвело эффект — писатель сразу умолк. — Так что загонять иголки под ногти некогда, — пошутил Балуев. — Придется нам обойтись без иголок.

— Я все расскажу, только бить меня не надо! — взвизгнул тот.

— Не буду.

— Телефон у меня выпросила Машка Конягина. Болтали с ней во дворе института, и вдруг она ни с того ни с сего: куда, мол, запропастился Кулибин? Я еще подивился — откуда она знает Андрюху? «Откуда-откуда, — говорит, — в общаге познакомились». И верно, он во время сессий в общаге жил. К тому же они земляками оказались. «Сейчас же не сессия, — говорю, — что ему делать в Москве?» Андрюха умолял никому не давать телефона! А эта сучка так ехидно: знаю, говорит, что он в Москве. Не на ту напал, мол. Давай телефон, и точка! Знаю, что у тебя есть. Я, дурак, сам ляпнул ей про рукопись. Я — ей: Андрюха, мол, не велел. А она так, с намеком: «Какой ты недогадливый, Ярославцев! Да Андрюха до небес будет прыгать, когда я ему позвоню!» Кто знает, что у них там было в общежитии? Пришлось дать.

— Когда это было?

— За неделю примерно до гибели Андрюхи. — Ярославцев опустил голову на грудь.

— А почему такие угрызения совести? Может, они и в самом деле потрахались и разошлись? Тогда наоборот получается, доброе дело сделал, доставил товарищу перед смертью удовольствие.

Ярославцев тяжело вздохнул и признался:

— Она была у меня перед тем, как пришла повестка из милиции…

— Одна?