Кровавый источник

— Значит, я должен платить и вам, и Стару? Очень заманчивое предложение! — усмехнулся Мишкольц. — И, главное, выгодное. Но не для меня. А я прежде всего бизнесмен. И благотворительностью занимаюсь по собственному желанию, а не по принуждению. Да, было время, когда я делился с Кручей. Теперь делюсь со Старом, чтобы тебя, — он указал пальцем на Соколова, — потный, вонючий тюфяк, не продырявили! — Он перевел палец на Шалуна. — Чтобы твою престарелую мать, которая, кстати, живет в том же районе, где жили старики Потаповы, не навестили поутру в спальне молодцы с автоматами! И после этого вы предъявляете мне новый счет? По какому праву? Разве не ты, Витя… — Он вновь расстреливал указательным пальцем поочередно Соколова и Шалуна. — Валялся у меня в ногах, боялся за свою шкуру? И тогда тебе было наплевать на организацию! Разве ты, Виталик, сидел бы сейчас в этом зале и в этом кресле, если бы я не протянул тебе руку? И я не побрезговал, хотя руки твои запачканы кровью прежнего босса! Кручинин как-то обозвал тебя щенком. Щенок и есть! Неблагодарный и беспамятный! — На этих словах он поднялся и направился к выходу.

— Все это только высокие слова! — крикнул ему в спину Соколов.

Он беспрепятственно спустился вниз, к своей машине. «Не успели подготовиться к такому повороту?» — спрашивал он себя. На всякий случай, не садясь, включил зажигание, а сам забежал за угол здания. Сунул в рот мятную конфету. Минут пять он работал челюстями, поедая одну конфету за другой, — они давно заменили ему сигареты. Потом вдруг смачно выругался вслух, добавил:

— Да они ведь трусы! Чего я здесь стою? — и быстрым шагом вернулся к машине. Машина не взорвалась.

С тех пор его больше не беспокоили. Все осталось на своих местах, но в предчувствии великого раздрая.

Организацией теперь безраздельно правит Шалун. И за советами обращается не к Володе, а к Соколову. Мишкольц же находится в непонятной ко всем оппозиции. Это не может продолжаться долго.

Владимир Евгеньевич откинул плед. «Все равно не усну! — Сел, зажал в ладонях распухшую голову. — Какие трусы! Даже войну открыто вести боятся!» Прошелся по кабинету. Приоткрыл дверь и крикнул:

— Колька! Я проснулся!

10

Москва

1996 год, весна

Женя Истомин, детский поэт, оказался солидным мужчиной средних лет, с внушительной седой бородой и глазами мудреца.

Он охотно приютил у себя Балуева. Расторопная молодая жена напекла блинов и угостила вишневым вареньем собственного изготовления.

Детей у них не было, так как встретили они друг друга недавно. Еще не обзавелись.

— Это успеется, — походя бросил Геннадий.

— Хорошо вам рассуждать, — горько усмехнулся Истомин. — А мне уже сорок два.

От этих слов Балуеву стало не по себе. Он часто ругал себя за то, что «настрогал» уже двоих, когда у самого еще молоко на губах не обсохло.

Спать его уложили тут же, в гостиной, и он сразу провалился в сон.

А ранним утром Геннадий стоял в глухом горбатом переулке, как раз у того забитого подъезда, где в ту ночь курила Светлана.

Подниматься в квартиру, где жил Кулибин, не имело смысла. Во-первых, там наверняка никого не было, а во-вторых, что это даст? Его больше интересовал подъезд, из которого в ту ночь, когда в окне Андрея погас свет, вышел человек в длинном пальто и перекрестился.

Туда-то он и направился в первую очередь. Обычный подъезд старой Москвы, пропахший грызунами и плесенью. Он медленно поднимался с этажа на этаж, разглядывая двери квартир, по две на каждой площадке. Нежилые квартиры сразу бросались в глаза — были крайне запущены двери. На них часто отсутствовали звонки и номера.

— Если вы к баптистам, молодой человек, то рановато! — прозвучал голос сверху.

Гена задрал голову и увидел старичка в замызганной спортивной шапочке с надписью «Спартак». Он спускался вниз, и каждая ступенька была для него значительным препятствием. Старичок кряхтел из последних сил, но упорно продолжал спуск.

«Баптисты? — быстро соображал Балуев. — У них здесь молитвенный дом? Человек в пальто вышел и перекрестился! Он — баптист? Или прикинулся им, чтобы не вызывать подозрений».

— Утренняя молитва часа через два, не раньше, — пояснил дедушка, поравнявшись с ним.

— Давайте я вам помогу, — предложил Геннадий, подхватив его под локоть.

— Дай Бог вам доброго здоровья! — пожелал обрадовавшийся старичок. На лице его возникла беззубая улыбка. В руке вокруг палочки болталась сетка с единственной пустой бутылкой из-под водки. — Так что вы рановато, — снова повторил он.

— Очень жаль.

— Что же вы так опростоволосились? Не знаете, во сколько нужно?

— Да я не молиться, отец. Мне надо одного человека повидать.

— У баптистов?

— Ну да.

— Кто таков? — заинтересовался старичок, позвякивая бутылкой о палочку.

— А вы что, тоже баптист?

— Приобщили, — подмигнул дедушка, — даже в пресвитеры выбрать хотели, — произнес он с гордостью и уже без энтузиазма добавил: — Потом передумали — ты, говорят, Петрович, сначала пить брось! Вот и борюсь с грехом своим по мере возможности! — Он отчаянно тряхнул сеткой с порожней тарой.