Кровавый разлив

Въ изнеможеніи онъ падаетъ на влажный холмъ, у длиннаго рва. Его костыль соскальзываетъ въ неготовую еще могилу, руки глубоко вонзаются въ сырой и рыхлый бугоръ, и желтые комья глины, сверкая, катятся назадъ, въ яму.

— Возьми-жъ къ себ,- беззвучно молитъ старикъ, прижимаясь лицомъ къ земл:- хоть ты прими.

Но не приходитъ она, желанная, свтлая, радостная, — все не приходитъ, хоть и страстно зовешь ее:… Смерть! Смерть! Смерть!

XV

1.

Съ утра бродилъ по городу Пасхаловъ, по разгромленнымъ, опуствшимъ дворамъ, входилъ въ квартиры, гд все — вплоть до подоконниковъ, обоевъ на стнахъ и замковъ на дверяхъ — было изорвано, изломано, раздроблено… Были блдныя лица, были тихія рыданія, были мертвыя, ненужныя слова… И самъ онъ тоже былъ блденъ, и самъ, порою, тихо плакалъ, и самъ говорилъ, — и другимъ, и себ,- безцльныя, лишнія слова.

… На голов его была блая перевязка; его лицо было искажено, какъ и всхъ, кто ходилъ и стоялъ здсь, на черномъ кладбищ, и слезы текли по лицу его, долго текли. Потомъ слезъ не стало. И съ красными, распухшими глазами онъ все бродилъ по кладбищу, отъ группы къ групп, отъ рядовъ убитыхъ къ длинному, все выроставшему рву, куда убитыхъ положатъ… Къ дрогамъ, привозившимъ трупы, подходилъ, и внимательно оглядывалъ трупы, пока ихъ снимали съ дрогъ и укладывали на земл, рядами. Къ рыдавшимъ матерямъ подходилъ, и къ дтямъ, оцпенло и молча стоявшимъ передъ трупами родителей, — и такъ смотрлъ на нихъ, какъ если бы все горе, и весь ужасъ, и всю муку ихъ сердца въ свое хотлъ перелить сердце… И молчалъ, и тихо дрожалъ. Уходили люди и приходили другіе, зарывали убитыхъ и приносили новыхъ; стоялъ немолчный гулъ рыданій, стоновъ, воплей… Какъ въ шахт, насыщенной ядовитыми газами, здсь нельзя было оставаться долго, а онъ оставался. И тяжелая отрава проникала въ него, въ сердце его и мозгъ, и мозгъ тяжеллъ и мутился.

2.

— Такъ я и зналъ, что найду тебя здсь!

Въ толп протискивался Васильковскій. Какъ всегда, изящный и статвый, въ сромъ, съ пышно взбитыми усами. Но здоровый румянецъ на щекахъ потускнлъ, и въ глазахъ выраженіе мрачной печали… Онъ пошелъ рядомъ съ Пасхаловымъ и нервно надвигалъ на носъ золотое пенснэ, а срую шляпу надвигалъ на пенснэ.

— Я не представлялъ себ, чтобы это такъ вышло, — глухо проговорилъ онъ.

Потомъ шелъ молча, останавливаясь, гд останавливался Пасхаловъ, и снова начиная ходить, когда шелъ тотъ.

— Федоръ! — нершитильно сказалъ онъ наконецъ. — Можетъ быть… уйдемъ уже… Здсь… нельзя долго оставаться… я чувствую…

Противъ ожиданія инженера, Пасхаловъ сказалъ:

— Идемъ.

Они вернулись домой. Обдали вмст, и отецъ Паведъ во время обда былъ грустенъ и вздыхалъ, а Арина Петровна сдержанно суетилась, бросала на Васильковскаго благодарные взгляды, и сыну совсмъ не надодала… Потомъ, когда Пасхаловъ ушелъ къ себ, она дала волю своимъ чувствамъ, слезамъ и языку, проклинала страшными проклятіями Мосейку, евреевъ, говорила, что съ ними со всми сразу надо бы покончить, солдатъ противъ нихъ послать, — батальонъ, два батальона, полкъ, — и солдаты пусть ходятъ изъ квартиры въ квартиру, и гд еврейская душа, такъ сейчасъ и убить. Васильковскій, досадливо морщась, останавливалъ тетку, и словомъ хмурымъ, и словомъ шуточнымъ, но она только сильне распалялась, а o. Павелъ, котораго коробили ея слова, не отваживался высказаться, и только жевалъ губами и временами вздыхалъ…

Часа въ четыре Пасхаловъ опять ушелъ на кладбцще, и оставался тамъ до вечера, пока заперли калитку. И утромъ на другой день, очень рано, первый входилъ въ кладбищенскія ворота, и часовъ до одиннадцати бродилъ, ожидая чего-то. Чего? Онъ зналъ: Абрама, Хану, Розу…

Ихъ не привозили.

И около полудня Пасхаловъ пошелъ къ нимъ, въ больницу.

Подворотній Трохимъ встртилъ его необыкновенно дружелюбно, радостно, и долго поздравлялъ «съ поправленіемъ здоровья». Онъ низко кланялся, и при этомъ снималъ съ головы уже не самодльную, похожую на боченокъ шапку, а богатую бобровую шапку съ синеватымъ бархатнымъ верхомъ

Въ больниц были безпорядокъ и суета, приввзено было много раневыхъ, и у воротъ толпились люди, родные, добивавшіеся впуска. Волновался и юлилъ фельдшеръ Небесный, бгая съ фотографическимъ аппаратомъ. А въ кабинет на окн, рядышкомъ, какъ убитые на кладбищ, лежали черные негативы и сушились.

— Господа евреи просили снимать раненыхъ, — съ выраженіемъ счастья и всхлипывая, объяснялъ Пасхалову Небесный. — И убитыхъ… Я, Федоръ Павловичъ, съ удовольствіемъ… Хорошую плату даже предлагаютъ, но это зачмъ же? Мн не нужно платы, я очень радъ, я имъ это съ удовольствіемъ… Наши семинарскіе тутъ синагогу ихнюю поджигали, — я тоже снимочекъ сдлалъ… Очень интересно… Я и для васъ отпечатаю, Федоръ Павловичъ, на хромо-серебряной бумаг.

Абрама Пасхаловъ нашелъ перваго. Старикъ былъ живъ и въ сознаніи, и все умолялъ, чтобы сказали ему, гд жена его и дочь. Жена и дочь лежали черезъ корридоръ, Хана — остывшимъ уже трупомъ, Роза — живою, съ признаками наступавшаго улучшенія.