Кровавый скипетр

– Поедем окольными, значит! Эй вы, двое, – вызвал он двух дворян, – скачите в Москву к дяде моему Юрию Глинскому, велите явиться ко мне! Чую измену!

Два всадника ускакали к дороге на Москву, а сам великий князь в окружении стражи пошел через леса, чтобы попасть в Коломну…

Но недолго простояли пищальники на Коломенской дороге. Прибывший Юрий Глинский тут же велел войскам их разогнать, многих побили, единицы ушли в леса. Троих же схватили. Для их допроса из Москвы призвали дьяка Василия Захарова.

Руки заключенных, стоящих босиком на холодном земляном полу, были стянуты назад. Веревки от рук тянулась к потолку, через балку, и оттуда свисали вниз.

Дьяк поклонился князю, но Глинский, наклонившись над Захаровым, прошипел ему злобно:

– Пытали их?

– Зачем же пытать их? – возразил дьяк. – Сами сказали, как есть! Сказали, мол, пришли они к государю, били челом и…

– Замолчи! – вспыхнул Глинский схватив дьяка за его кафтан и притянув к себе. – А теперь слушай сюда…

Он с недоверием покосился на заключенных, но те даже не смотрели на князя – безучастно глядели перед собой, измученные, разбитые, жалкие…

– Напишешь в бумагу с допросом, что подучили новгородских пищальников к этому сопротивлению бояре Воронцов Федька с сыном и племянником. Да был с ними воевода Кубенский!

Лицо дьяка испуганно вытянулось.

– Но как же? Зачем? Ведь я…

Глинский схватил его за бороду и пригнул к самому столу:

– Ежели не послушаешься – отправишься на южные границы, татар усмирять. Хотя нет. В монастырь! Сгниешь там, как последняя падаль!

Злостно оттолкнув Захарова, Юрий Глинский подошел к привязанным пищальникам. На его широком массивном лбу выступили крупные капли пота. Он схватил висящую перед ним веревку и потянул вниз. Тут же один из пищальников взмыл над полом и повис у потолка. Его страшный крик не смог заглушить хруст разрывающихся суставов и ломающихся костей.

– Пытай их! Вот так! – приказывал Глинский и все тянул и тянул веревку вниз, после чего отпустил, и еще стонущее, едва дышащее тело рухнуло на пол.

– Не дай им выжить…Чтобы ничего они не смогли сказать! Чтобы государь узнал обо всем из твоей бумаги! Понял меня? Сделаешь – озолочу! Ослушаешься – монастырскую келью мы тебе подберем – похолоднее да потемнее…

Сказав это, Глинский вышел из темницы. Захаров, поглядев куда-то вверх, перекрестился и тут же велел позвать палача…

– Как смели они?! Как смели пойти против меня?! Я правитель! – кричал взбешенный Иоанн, широким шагом меря свой просторный походный шатер. – Все, что я для них сделал… И что в ответ? Научили пищальников против государя своего пойти!!

Верный Адашев появился в шатре, но остолбенел, увидев взгляд Иоанна, и тут же исчез, услышав государев истошный крик:

– Прочь!!!

Глинский стоял у государева кресла, сложив руки за спину – даже он вздрогнул от крика Иоанна. Вскинул глаза – племянник был страшен: ноздри раздувались, как у бешеного быка, глаза налились кровью, рот искривлен судорогой.

– Все верно, великий князь, верно! Ироды! Нет им прощения, – склонив голову, с сожалением говорил Юрий Глинский. – Не гневайся, государь!

Иоанн с перекошенным от ярости лицом бросился к дяде, пронзая его насквозь своим страшным взглядом, и спросил:

– Не врут ли они? Может, клевещут на Воронцовых? Где эти пищальники?

– Не вели казнить. – Глинский упал на колени. – Перестарались палачи твои, так злы были на преступников этих, что силушки не рассчитали. Умерли они все до единого. Ничего не скажут они больше! Все, что успели сказать – ты прочел в бумаге…

Грудь Иоанна высоко и часто вздымалась, на лбу выступили вены, глаза, широко раскрытые в ярости, наливались кровью.

– Схватите Воронцовых и Кубенского. Под стражу! Я лично хочу говорить с ними. Хочу в глаза посмотреть тем, кто с жадностью впитывал мою любовь, а после ответили злом…

– Государь! – вскочил тут же Глинский. – Не стоит тебе говорить с ними! Изменники есть изменники! И глядеть на них нечего…

Иоанн шагнул дяде навстречу, раздраженно вглядываясь в его лицо.

– Я приказываю! Я – государь!

Глинский покорно склонил голову, проговорив:

– Твоя воля, великий князь…

И когда Иоанн повернулся к нему спиной и вышел из шатра, еле слышно Глинский прошипел, злостно глядя ему вслед:

– Щенок… Не вырос еще повелевать…

Словно опасаясь лишних слов, которые смогут раскрыть заговор Глинских, он увязался за государем. Иоанн же, пройдя в темницу, повелел позвать лишь одного из четверых арестованных – Федора Воронцова. Тут же его привели – связанного, забитого. Глаз его заплыл от свежего синяка, из рассеченной брови сочилась кровь.

– Государь, – жалобно протянул узник, но стражник толкнул его на пол, гаркнув:

– На колени перед государем!

Воронцов встал на колени, сцепил у груди скованные кандалами трясущиеся руки. От их тряски звенели цепи.

– Покайся предо мной, Федор! – властным тоном потребовал великий князь. – Покайся, что решился на великий грех, затеяв против меня крамолу среди пищальников.

Глинский глядел то на измученного Воронцова, стоящего на коленях перед Иоанном, то на своего племянника.