Кровавый скипетр

– Все равно пойду, – твердо глядя бушующему Кузьме в глаза, отвечал Архип. Кузьма больше не заговорил с ним. Белянка просила остаться, но Архип был непреклонен.

– Молиться буду о тебе. Возвращайся, прошу, – шептала и плакала вновь.

– Вернусь, – прижимая ее к груди, глухо отвечал Архип. Еще не ведая, поступает ли правильно, он уже точно знал – от своего не отступит. И будь, как будет.

* * *

К шестнадцатому июня воеводы собрали свои полки. Сто пятьдесят тысяч ратников были готовы к выступлению и стояли под Москвой.

Благословлял Иоанна митрополит Макарий, как когда-то преподобный Сергий Радонежский дал благословение царскому предку Дмитрию Донскому накануне Куликовской битвы. Теперь Иоанн преклонился перед владыкой, одетый в сверкающий на солнце бахтерец[26], в руке, прижимая к груди, он держал островерхий шлем с бармицей[27].

– Да ниспошлет Господь милость свою в час битвы смертельной… – доносился мягкий, но сосредоточенный голос Макария. Закрыв глаза, Иоанн слышал и звон колоколов с Соборной площади, слышал гомон толпы, провожающей государя, слышал негромкие переговоры ратников – они уже в седлах. Все нутро Иоанна трепетало, настолько все было торжественно. Но и понимал он: смерть, кровь, жестокие битвы – все впереди, и от этого слегка кружило голову.

Иоанн долго прощался с беременной Анастасией. Она была бледна и печальна, но слез не показывала. Они стояли вдвоем на крыльце дворца. Иоанн что-то говорил ей тихо, целовал ее руки, и лицо Анастасии озарялось улыбкой. Затем Иоанн обнял и расцеловал своего немого брата Юрия, которого оставил во главе Москвы. Сильвестр перекрестил своего воспитанника и прошептал, взяв Иоанна за плечи:

– Пора…

Резко развернувшись, Иоанн торопливо спустился по ступеням, надевая на ходу шлем. Анастасия упала на колени и начала горячо молиться, зажмурив глаза. Юрий, улыбаясь слюнявым перекошенным ртом, махал брату на прощание рукой. Не оглядываясь, Иоанн вскочил на коня и тут же пустил его галопом. За ним увлеклась многочисленная конная свита и ратники. Вскоре он покинул Москву и был на месте сбора войска.

Разделившись, полки двинулись по направлению к Коломне. Молчаливо шло русское войско, поднимая облака пыли. Возвышались над полками стяги, хоругви с изображениями Спаса, солнца, Георгия Победоносца, поражающего копьем дракона.

Живой и пестрой толпой было русское войско. Многочисленная конница значительно различалась – отборные ратники, облаченные в дорогое одеяние, особенно выделялись среди конных даточных воинов, которых вооружали их родные волости и селения за свой счет. Вооружение было различным – копья, сабли, луки. Различными были и сами воины – и поляки, и немцы, и татары, и казаки. Много наемников было в русском войске! Звенели сбруи, доспехи. Земля дрожала от топота десятков тысяч копыт…

Впервые в походе участвовал недавно учрежденный вид пехоты, заменивший пищальников – стрельцы. Это были регулярные части, получавшие за постоянную службу жалованье. Стрельцы составляли основную часть пехоты. Стройными шеренгами шли они, облаченные в красные и коричневые кафтаны, опираясь на бердыши, поправляя висевшие на плечах пищали, на ствол которых были надеты чехлы. У кушака, перетягивающего кафтан в поясе, болталась сабля.

Стрелецкие старшие (или, как их называли, «головы»), чьи кафтаны были подбиты горностаем (у рядовых стрельцов на их походных кафтанах не было даже петлиц), сурово оглядывались, дабы следить за сохранностью строя и дабы никто не смел стянуть перчатки, шапки, дабы оружие несли в строю, как полагалось. Ослушавшихся старшой мог и тростью избить, для того у каждого головы она была под рукой. Разношерстные пищальники, идущие не строем, а толпой, абы как несущие с собой свои пищали, отошли в прошлое, канули в небытие.

Пока голова отдалился, можно было немного поболтать, дабы скрасить тяжесть пути:

– Михайло! Ты, бают, жалованье уж получил? Никак, год прошел, как ты служишь!

– Получил! Как государем обещано было – четверо рублев! И вот жонке с детьми два рубля отдал, на остальные два целый год живу – не тужу. Сам погляди – нас кормют, поют, значится, только в трактирах и тратить их…

– Гляньте, ребятки, рукав порвался, чтоб он был неладен! Все руку изворачиваю, дабы голова не увидал! И не зашить ведь, все равно ить дырка! Может, ткани дадут?

– Ну того не жди! Тканей раз в четыре лета выдают!

– Ничего, братцы, чую, опосля похода дырок в кафтанах поболее будет! – И сдавленный хохот прошелся среди этой шеренги одноцветных кафтанов.

В стороне от них шагали даточные пешие ратники и городовые казаки, вооруженные тесаками, рогатинами, саблями. Среди них шел Архип. Хоть и не был он служилым, но настоял, дабы взяли его в войско. Бойкому парню не стали противиться и записали в Большой полк. Но вооружением и одеянием он должен был обеспечить себя сам. Потому на Архипе был потрепанный старый сермяг, местами порванный и потертый, а в руках – рогатина.

Жара была страшная. Опираясь на рогатину, шел Архип, вытирая со лба пот.