Кровавый снег декабря

— Что ж, господин штабс-капитан, — покровительственно начал Фирсанов. — За службу — благодарю. Теперь, я полагаю, надо выработать план совместных действий. Вас я назначаю своим заместителем...

— Благодарю вас, господин... статский советник, — перебил Клеопин. — Очень признателен. Но, думаю, своими людьми я буду командовать самостоятельно. Более того, собираюсь переподчинить себе ваших гарнизонных солдат.

Фирсанов, которого поименовали не по армейскому званию, а по статскому чину, побагровел. Выйдя на гражданскую службу, он получил чин на ранг выше прежнего, армейского! Но статский советник хоть и приравнивался к армейскому полковнику, был ему далеко не равен...

— Господин Клеопин как старший по званию... — начал было он.

— Полноте, господин подполковник, — вмешался исправник. — Штабс-капитан абсолютно прав.

Городничий свирепо покосился на капитан-исправника, но смолчат. А что тут скажешь? Городничий — он власть городская. И в подчинении его находятся всего два будочника со старыми алебардами. Для градских обывателей, купечества да канцелярских он — царь и Бог. А капитан-исправник, пусть и формально, но возглавляет всю судебно-полицейскую власть в уезде. Именно ему и подчиняется штатная воинская команда. И если раньше отставной подпоручик слушался городничего в силу сложившегося пиетета к обер-офицерам, то теперь ситуация переменилась.

— Господин штабс-капитан, каков ваш план? — поинтересовался капитан-исправник, «выходя из тени» и дав всем присутствующим понять, кто теперь главный.

— Прежде всего, хотелось бы услышать от всех присутствующих, на чьей стороне каждый из них? Что касательно меня, то считаю своим долгом сохранять лояльность Его Высочеству цесаревичу Михаилу Павловичу.

— Его Величеству императору Михаилу, — поправил Клеопина капитан-исправник. — До меня дошли слухи, что недавно цесаревич был коронован.

— Увы, господин исправник, — покачал Николай головой. — Пока я не видел Манифеста, не произносил слов присяги и не имею достоверных сведений, то называть Михаила Павловича Его Величеством не имею права. Для меня он — законный наследник тех императоров, коим я присягал.

— Это всё по форме, господа, — встрял в разговор поручик Наволокин. — По сути же — мы, то есть моя команда (поправился он), за Михаила Павловича. Кто там он сейчас — император ли, цесаревич, великий князь ли — несущественно...

— Вы правы, поручик, — согласился Клеопин. — Остальные господа думают так же?

Городничий, капитан-исправник и предводитель согласно кивнули. Купцы немного замешкались, переводя взоры на городничего.

— Истинно так, батюшка, — закрестились бородачи, поймав свирепый взгляд Фирсанова.

— Вот и замечательно, — облегчённо кивнул штабс-капитан. — А теперь мне хотелось бы знать, что же у вас тут такое произошло? И как вы, господа, отдали мятежникам город, вверенный вашему надзору? Не обижайтесь — это я не в укор говорю, а чисто из любопытствования.

Городничий засопел, предводитель дворянства оттопырил губу, а капитан-исправник смущённо отвернулся. Купечество зачесало бороды, показывая, что их-то дело маленькое.

— А как же его не отдать, когда пришёл целый полк? — рассудительно сказал поручик. — Да тут ещё и слухи разные. Власть, мол, теперь у Временного правительства, император убит. Что я мог сделать со своей полусотней? И то — полусотня-то токмо по штату, а на самом-то деле... Кого мог, собрал — да сюда, к владыке.

— Как же вы, поручик, столько времени оборону сумели держать? — поинтересовался Клеопин, мысленно прикидывая длину монастырских стен, которые, по его рассуждению, мог удержать разве что полк. Да и то при поддержке артиллерии.

— Да мы и не держали вовсе, — смущённо признался Наволокин. — Сидели тут, просто под крылышком у отца-настоятеля. Мятежники там, в городе, а мы — здесь. Сидели, пока еда была, а потом я солдата с белым флагом послал — выходим, дескать, на переговоры.

— То есть вас никто и не штурмовал? — уточнил штабс-капитан.

— Никто. По первое время, пока в городе солдат было много, они к воротам подходили да лаялись матерно. А потом куда-то расползаться стали. Два батальона обратно в Питер ушли, остался только прапорщик этот, Рогозин. Но всё одно — их сто двадцать, а то и поболе, а нас — двадцать шесть. Мы, может, ещё бы посидели. У владыки-то ещё и зерно было, можно бы молоть да хлеб печь.

— Вот это да! — развеселился Клеопин. — А ведь пройдёт эдак годика два — и будет наш поручик героем «Тихвинской обороны» или... «Тихвинского сидения». Глядишь, «Владимира» с мечами на грудь повесят, а то и «Георгия».

— А что до нас, — сообщил капитан-исправник, — то пришли к нам поутру на квартиры: идёмте, мол, в присутственные места, присягу приносить. Присягу мы давать не захотели. Думали — повешают или расстреляют. Так нет же, развели по домам и приставили по солдату.

— Повезло вам, господа, — скривил рот Клеопин. — В других-то городах, как я слышал, и вешали, и резали. А у вас — красота!