Вѣна, 3 Сентября. 1856.
Любезный Лев Николаевичъ, Несказанно был я доволен и тронут, получивъ ваше послѣднее письмо, наканунѣ отъѣзда моего из Петербурга. Отвѣтить оттуда не успѣлъ, но оно со мной и здѣсь еще раз я его перечелъ и съ любовью думалъ о васъ. Пожалуйста не смѣшивайте во мнѣ офиціальнаго человѣка — да еще бѣднаго, да еще неумѣющаго выдерживать роли — съ мной самимъ, — тогда может быть Вы меня точно полюбите, впрочемъ для этого вамъ еще нужно меня покороче узнать. Но покуда въ одномъ не сомневаюсь, что недругами мы быть не можем и не будемъ. Что до меня, то ничто случившееся со времени нашего знакомства съ Вами не убавило во мнѣ симпатіи къ той сильной и правдивой личности, которую я угадывалъ по вашимъ произведеніямъ, еще не зная Васъ. На мои глаза въ васъ происходит та душевная ломка, которую въ свою очередь пережилъ всякій сильный человѣкъ и вы отличаетесь только — къ выгодѣ или не выгодѣ — отсутствіемъ скрытности и пугливости. Признаюсь, я лично люблю такіе характеры и для меня самого дикая крайность, самое безобразное упорство (въ данную минуту) лучше апатическаго: какъ угодно, или трусливаго: самъ не знаю. Но довольно объ этомъ. Я не шутилъ и не лгалъ, когда говорилъ когда-то, что люблю васъ, — а второе: я люблю еще въ васъ великую надежду русской литературы, для которой Вы уже много сдѣлали и для которой еще болѣе сдѣлаете, когда поймете, что въ нашемъ отечествѣ роль писателя — есть прежде всего роль учителя, и по возможности заступника за безгласных и приниженныхъ.
О себѣ покуда еще ничего не могу Вамъ сказать. Не успѣлъ оглядѣться, но теперь же скажу, что хорошо выскочить изъ своего муравейника и вдруг очутиться среди людей, которымъ до нас ровно никакого дѣла нѣтъ. Вѣна удивительно красива, великолѣпна и чиста. Адресуйте мнѣ въ Венецію poste restant впредь до моего увѣдомленія. Въ Венеціи я буду проѣздомъ, оттуда в Рим и в Неаполь, a гдѣ зимую, самъ еще не знаю. Напишу. Будьте здоровы. Пишите мнѣ. Не забывайте Современника.
10 Марта 1857. Римъ.
Исполняю мое обѣщаніе, извѣщаю васъ, любезный Левъ Николаевичъ, что я 15 Марта ѣду въ Неаполь; дальнѣйшій мой планъ такой: въ Неаполѣ я проживу до 7 или 8 Апрѣля и къ Пасхѣ (10 Апр.) ворочусь в Римъ, гдѣ пробуду съ недѣлю, и потомъ берегомъ черезъ Флоренцію, Геную и пр. поѣду въ Парижъ; из Парижа поѣду въ Спа брать желѣзныя ванны, а оттуда въ Россію. Как вы поживаете и что думаете дѣлать? Из Россіи я получилъ извѣстіе, что Боткинъ, Григоровичъ и Дружининъ въ началѣ Апрѣля выѣзжаютъ за границу, но куда именно, не сказано. Теперь я очень жалѣю, что не остался нѣсколько дней в Парижѣ и мало пробылъ съ Вами. Но что дѣлать? Физическое мое состояніе таково, что всякое душевное безпокойство дѣлаетъ меня никуда негоднымъ я просто теряю самообладаніе. Съ молоду я боялся смерти, теперь боюсь жизни. Гадко! Разъяснилъ бы вамъ это, да противно останавливаться на этомъ. Я здѣсь нѣсколько дней провелъ недурно въ поѣздках по окрестностямъ. Погода стояла удивительная. Природа — спасибо ей — дѣйствуетъ еще на меня благодѣтельно — и тѣломъ я бодрѣе и на душѣ легче, возвращаешься домой успокоенный и кротко-пристыженный, как будто любящій человѣкъ деликатно намекаетъ тебѣ, какая ты мелкодушная тварь. Если вздумаете, напишите мнѣ въ Неаполь poste restante. Поклонитесь Тургеневу, которому не пишу: думаю, что он уѣхалъ въ Дижон.
Душевно вас любящій
P. S. Я былъ у Дьякова, не засталъ дома, оставилъ ему ваше письмо и мою карточку. Дальнѣйшее зависѣло от него.