Круглая Радуга (ЛП)

Уже потом в Берлине, на дне погреба с говном льющимся из него литрами в час, слишком ослабелый, чтобы пинать снующих крыс, которые упорно отводят глаза, стараясь делать вид, будто у них не появился новый и более драгоценный статус среди Берлинцев, с минимумом зачётных очков в таблице его умственного здоровья, когда солнце ушло настолько основательно, что может быть и навсегда, глупое, праздное сердце Слотропа грит: Schwarzger"at это не Грааль, Дружище, это не то, что в Imipolex G обозначено через G. А ты не рыцарственный герой. Самое большее, с кем тебя можно сравнить это Тангейзер, Поющий Дурачок—ты побывал под одной горой в Нордхаузене, когда-то распевал песенку или две подыгрывая на укулеле, и не чуишь раззи, что тут ты оказался в засасывающих болотах греха, Слотроп? возможно не совсем такого, что Вильям Слотроп, проблевавший большую часть 1640 за борт той Арабеллы, имел ввиду произнося слово «грех»… Но ты явно отправился не в своё странствие—какая-то фрау Хольда, какая-то Венера в какой-то горе—играешь в её, этого, игру… и каким-то неопровержимым чутьём знаешь, что игра эта плохая. Играешь, потому что тебе больше нечего делать, но из-за этого правильнее она не станет. А где Папа римский, чей посох распустится цветами для тебя?

Фактически, он накануне встречи со своей Лизорой: той, с кем он проведёт какое-то время, прежде чем покинет снова. Минезингер оставил свою бедную женщину и та покончила с собой. До чего Слотроп доведёт Грету Эрдман не настолько ясно. На берегах Хавела в Нойбабелсберге ждёт она, уже не та, чьи образы запечатлены в кинолентах уцелевших в неизвестном количестве тут и там в Зоне и даже за океаном… Каждый из добрых технических подсобников когда-либо втиравших для неё пурпурный гель в фильтр основного её освещение, ушёл на войну или на смерть, и ничего ей не осталось помимо безразличного Божьего света солнца со всем его обесцвечиванием и ужасом... Брови выщипаны до тонких прочерков пером, в длинных волосах пробивается седина, руки под бременем колец всех цветов, непроглядных, уродящих, в её тёмных довоенных Chanel  костюмах, без шляпки, шарфов, всегда с цветком, она жертва Центрально-Европейских ночных нашёптываний, что веют обвиваясь, как от кожаных занавесов Берлина, всё призрачнее вокруг её толстеющего тела, увядшей красоты, чем ближе она и Слотроп движутся друг к другу...

Такими им и встретится. Однажды ночью Слотроп совершил налёт на огород разведённый в парке. Тысячи людей живут на открытом воздухе. Он огибает их костры, крадучись— Всё, чего он хочет, это пучок зелени, морковку или, там, кормовую свёклу, бурачок, чтобы как-то его поддержало. Когда они его замечают, бросаются камнями, палками, один раз, недавно, старую ручную гранату, которая не взорвалась, но заставила его усраться на месте.

В этот вечер он кружит на орбите где-то в районе Гроссер Штерн. Комендантский час давно начался. Запахи древесного дыма и разложения висят над всем городом. Среди разбитых в прах голов маркграфов и выборщиков, высмотрев клочок смахивающий на капустную грядку, Слотроп унюхал запах несомненного нет не может быть да так и есть да это же КОСЯК! А и курится ж совсем где-то  рядом. Пронизанная золотом зелень покатых полей Эр-Рифа накатила тут, духмяное цветенье, смолисто-летошнее, чарует его шнобель сквозь кусты и спутанные травы под усохшими деревьями и что уж там сидит на их сучьях.

Так и есть, в яме от вывороченного ствола, длинные корни окаймляют картину типа гнома на привале, Слотроп надыбал некоего Эмиля («Кислоту») Буммера, что в своё время, в Веймарской Республике, конал за самого отъявленного форточника и наркомана, с двумя прекрасными девушками по бокам, передают по кругу весёлую оранжевую звёздочку. Распущеный старик. Слотроп накрыл их прежде, чем они его заметили. Буммер улыбается, протягивает руку, предлагая остаток того, что они курили, Слотропу, который принимает это в свои отросшие грязные ногти. Ё-моё. Он опускается на корточки.

– Wasistlos ?– грит Кислота.– Нам ветер подогнал кайфуши. Аллах улыбнулся нам, вапщета, он всем улыбается, просто мы первые ему на глаза подвернулись... – Его кличку, на Немецком S"aure, он получил ещё в двадцатые, когда носил при себе бутылочку шнапса, а  влетевши в непроходняк гнал страху  на людей, будто это едкая азотная кислота. Теперь он вынимает ещё один толстенный Марокканский косяк. Они прикуривают от Слотроповской неразлучной Зиппо.

Труди, блондинка, и Магда, знойная Баварка, весь день занимались грабежом костюмерной для Вагнерианских опер. В добыче оказался шлем с заострённым навершием и рогами, длинная накидка зелёного бархата с капюшоном, штаны из замши.

– Ты чёоо,– грит Слотроп,– это ж в натуре крутой прикид.

– Это тебе,– улыбается Магда.

– А… не. Запросто выменяешь чёт нужное на Таушцентрале.

Однако Кислота настаивает: «Ты никогда не замечал, когда ты под таким кайфом хочешь кого-то встретить, так тот всегда нарисуется?»