Круглая Радуга (ЛП)

– Тут лучше поосторожней,– советует Кислота,– совсем, как бы, не прибрано.

– А это что?

Ну то, что там есть—есть? что такое «есть»?—это есть Кинг Конг или какая-то родственная зверюка, скрючилась на корточки, явно просто посрать, прям на улице! и всё такое! а и на неё без внимания, кузов за кузовом Русские грузовиков с рядовыми в пилотках и с очумелыми улыбками, жмут прямиком мимо—«Эй!»–Слотроп хочет крикнуть,– «эй, гля, там громадная горилла! или что там оно. Слышь парни? Эй...» – Но не крикнул, повезло. Как пригляделся, присевшее чудище оказалось зданием Рейхстага, разбито снарядами, авиабомбами, исхлёстано кистями пламени до порохового чёрного по всем взрывопроизведённым изгибам и выступам, исчёркано мелом по всему твёрдо-гулкому обугленному нутру Киррилицей инициалов и множеством имён товарищей полёгших в мае.

В Берлине таких приколов по самую завязку. Вон большой плакат со Сталиным, а Слотроп мог бы поклясться, что это девушка, с которой он встречался в Гарварде, усы и волосы просто случайная косметика, чтоб я лопнул, если это не, как там её звали-то… но прежде чем он толком расслышал бормотание галдящих голосков—скорей же, скорей, щас вот-вот вспомнилось, он уже почти за углом—тут разложены бок о бок эти огромные продолговатые куски теста оставленного доходить под белыми полотнами—братан, до чего же все голодные: одна и та же мысль приходит всем им сразу, ух-ты! Сырое тесто! Буханки хлеба для того чудовища позади… хотя нет, правильно, то было здание, Рейхстаг, значит это не хлеб… тут уже ясно, что это тут тела людей, откопаны из-под сегодняшних развалин, каждое в своём солдатском пердёжном мешке с биркой. Но тут больше, чем просто оптический промах. Они доходят, они пресуществились, а после лета и с наступлением голодной зимы, как знать чем будем мы кормиться под Рождество?

То, чем пресловутая Фемина является для сигарето-толкающих кругов Берлина, Чикаго служит для наркоманов. Однако, если сделки в Фемине заключаются около полудня, этот Чикаго раскочегаривается после начала комендантского часа в 10:00.

Слотроп, Кислота, Труди и Магда заходят чёрным ходом из громадного массива руин и темени с редкими огоньками тут и там, как в глухой сельской местности. Внутри, военврачи и санитары бегают туда-сюда с бутылочками вспушённо-белых кристаллических веществ, с маленькими розовыми таблетками, прозрачными ампулами размером с самокрутку. Оккупационные и рейхсмарки пошелёстывают и прихлёстывают по всей комнате. Увеличенные фотографии Джона Дилинджера, где он позирует со своей мамой, дружками, автоматами, украшают стены. Свет и переговоры приглушены, на случай если нагрянет военная полиция.

На стуле с проволочной спинкой, слегка пощипывая гитару тупыми волосатыми пальцами, сидит Американский матрос смахивающий на орангутанга. В ритме на 3/4 и в стиле похуиста, он поёт:

Грёза Наркомана

Прошлой ночью мне приснился сон,

Я в улёте тянул из кальяна

Тут Арабский джин, здоровенный как слон,

Прыг-скок из дыма-тумана:

«Твои желанья исполню я,

Всё, что только захочешь ты»

«Братан»,– говорю,– «директива моя:

Ты добудь-ка мне наркоты».

Улыбнулся, схватил он за руку меня,

Понеслись мы повыше крыш

Оказались в стране, где вместо гор у ручья

Горою был сложен гашиш!

А в ручье том журчал морфин,

А деревья расцветали таблетками:

Рамилар, ноксирон, кадеин,

И море грибов изумляли расцветками!

А навстречу шли лишь красотки одни

С движениями тягучими

Предлагали пригоршнями кокаин,

Угоститься по такому случаю.

И покатились дни

На марихуанной ноте,

Мускатные чаи

В прикуску с кактусом пейоте.

И печенюшками разными,

И все были такими классными,

Что я решил там навеки остаться.

Но этот джин всё по-своему сбацал.

Киданул он меня обратно

В этот мир холода и мрака,

Вот такой оказался он подлой собакой.

Теперь проведённые в Наркутии дни вспоминаю

И обратно на волю попасть мечтаю.

Этот певец Моряк Бодайн, с эсминца США Джон Э. Бэдэсс, и это с ним тут у Кислоты забита стрелка. Бэдэсс сейчас в порту Каксэвена и Бодайн тут в полу-самоволке, заскочил в Берлин прошлой ночью в первый раз после начальных дней Американской оккупации: «Позакручивали гайки по полной, братишка»,– жалуется он: «Потсдам. Я там глазам не поверил. Помнишь, какой была Вильгельмплац? Швейцары, вино, драгоценности, камеры, героин, меховые шубки, всё, что есть в мире. И всем всё похуй, верно? Ты бы сейчас посмотрел. Русская охрана повсюду. Хмурые мордовороты. И не подходи».

– А там чё-т такое щас не проводят?– грит Слотроп, он слыхал базар на эту тему.– Конференция или ещё какая-то поебень?

– Они решают как раскроить Германию,– грит Кислота.– Все эти Силы. Им надо было позвать Немцев, Kerl, мы занимались этим столетиями напролёт.

– Там ща и комар не пролетит, братишка,– Моряк Бодайн трясёт головой, ловко скручивая косяк в бумажку от сигареты, которую он сперва разорвал, с угрюмой бравурой, вдоль.

– А,– улыбается Кислота, забрасывая руку поверх Слотропа,– а что если Ракетмэн сможет, а?

Бодайн осматривает, скептически: «Это Ракетмэн?»