Круглая Радуга (ЛП)

– Всё правильно,– говорит Ваня,– взять хотя б формы капиталистического самовыражения. Сплошь порнография: порнография любви, эротической любви, христианской любви, мальчика-и-его-собаки, порнография закатов, порнография убийств, и порнография дедукции—аах, стонем мы, угадав убийцу—все эти новеллы, эти фильмы и песни, они нас убаюкивают, затягивают, с большей или меньшей приятностью, в Абсолютный Комфорт.– Пауза для быстрой кривой усмешки Руди.– До самопроизвольного оргазма.

– «Абсолютный»?– Ребекка подаётся вперёд на свои голые коленки передать ему хлеб, влажный, тающий от прикосновения её мокрого рта.– Два человека могут…

– Насчёт двух это тебе лапши навешали,– Руди почти не усмехается. Благодаря её стараниям, и к сожалению не в первый тут раз, прозвучала фраза о мужском превосходстве... и чего они так превозносят свою мастурбацию?– однако, в природе такое почти не встречается. В этом, главным образом, каждый сам по себе. Сама знаешь.

– Я знаю, что можно кончать вместе,– вот и весь её ответ. Хотя они не занимались любовью, она произносит это с упрёком. Но он отворачивается, как мы отворачиваемся от тех, кто только что воззвал нас к  слепой вере и тут уж не о чем больше говорить.

Лени, за время потраченное на Франца, немало узнала про кончание в одиночку. Поначалу его пассивность вообще не позволяла ей кончить. Затем она поняла, что может воображать всё что угодно для заполнения свободы, которую он ей предоставил. Стало намного комфортнее: она могла выдумывать всевозможные нежности между ними (в настоящее время она уже пускала в грёзы и других мужчин)—но и одиночества тоже прибавилось. Однако морщины её не скоро ещё углубятся, её рот не выучился твердеть утрачивая выражение, которое даже её  саму изумляло, лицо мечтательного ребёнка,  выдававшее  её каждому, с первого взгляда, несобранная слабость, что заставляет мужчин прочитывать её как Беспомощная Малышка—даже у Петера Сачсы она подмечала этот взгляд—и это опять-таки грёза, на поиски которой она ушла, пока Франц стонет внутри своих тёмных желаний боли, грёза о нежности, ясности, её преступное сердце раскаялось, нет нужды убегать, бороться, появляется мужчина беспечный как сама она, и сильный, улица становится далёким воспоминанием: именно такая грёза, которую здесь она меньше всего может себе позволить. Она знает кого ей следует изображать. Тем более теперь, когда Ильзе всё время на неё смотрит. Ну уж нет, Ильзе им не удастся использовать.

Ребекка продолжает спор с Ваней, вполовину флиртуя, Ваня старается сдерживать всё в интеллектуальном русле, но Еврейка сворачивает, раз за разом, в плотское… такие чувственные: её ляжки повыше, как раз над коленями, гладкие как масло, тугие мускулы, насторожённое лицо, заигрывает морда жидовская, дожимает пробежками языка по толстым губам… как бы оно было в одной постели? Заняться этим не просто с другой женщиной, а с Еврейкой… Их животная тёмность… зад в испарине агрессивно накатывает к её лицу, чёрные волосы темнеют пушистым полумесяцем вкруг каждой половинки от промежности… лицо в полуобороте через плечо в несдержанном восторге… совсем сходу, правда, пока мужчины бродят по другим комнатам с наркотическими улыбками… «Нет, не так сильною. Нежнее. Я скажу, когда надо сильнее…» Светлая кожа Лени, её вид невинности и более тёмный цвет Еврейки, её сыромятность в контрасте с хрупким строением Лени, её кожей, лобок растягивает паутинку гладко от паха и вкруг живота, две женщины, скользят, всхрипывают, стонут… Я знаю, что можно кончать вместе… и Лени очнулась одна—Еврейка уже в какой-то другой из здешних комнат—никогда не могла уловить момент, когда она засыпает своим истинно младенческим сном, мягкая перемена состояния, чего просто не случалось с Францем… И она причесала и взбила кончиками пальцев свои волосы показать своё отношение к клиентуре этой ночи, и прошагала к бассейнам, обнажилась, не реагируя на  взгляды, и соскользнула в телесную теплоту, в установленный аромат её… И вдруг, сквозь крики и пар, что мешал различить разборчиво, она увидала, там, на одном из краёв, смотрит вниз на неё… Да это же Ричард Хирш, с Маусигштрассе, столько лет прошло… она сразу поняла, что лицо её никогда ещё не выглядело таким беззащитным—это видно было по его глазам...

Все вокруг них брызгались, занимались любовью, смешно пререкались, наверное, это его друзья—да, вон ведь Зигги рядом проплыл, по-собачьи, мы звали его «Тролль», он с той поры даже и на сантиметр не подрос… с тех пор как мы бежали домой от канала, споткнулись и упали на камни самой твёрдой мостовой в мире, а когда утром проснулись, увидели снег на спицах колеса телеги, пар из ноздрей старой лошади... «Лени, Лени». Волосы Ричарда отброшены назад, золотистое тело наклоняется, чтобы подхватить её из пара бассейна, посадить рядом с собой.

– Но разве ты не...– она в растерянности, не знает как это сказать.– Кто-то мне говорил, что ты не вернулся из Франции.– Она смотрит на его колени.