Круглый год с литературой. Квартал второй

– Ну, дорогой Гена, – заулыбался Артур Сергеевич, – как известно, хорошего много не бывает! Вам – перебор, а Роберту Ивановичу приятно. Стишки-то, между нами говоря… – он пожевал губами.

– Обычные для Рождественского стихи, – сказал я. – Не хуже и не лучше остальных.

– Да, морковный кофе, – процитировал Тертерян Маяковского. – Но видите, не было счастья, так несчастье помогло. На что мог рассчитывать секретарь союза писателей Роберт Иванович с этой своей книжонкой? В лучшем случае на одну хвалебную рецензию.

К чести Рождественского следует сказать, что перестройка как бы вывела его из летаргической спячки. Он преодолел инерцию стиля. Поздние стихи Роберта Рождественского написаны человеком, как говорил Пушкин, с душою и талантом. Но жизнь после перестройки отпустила ему совсем немного времени. Как я уже написал в начале, после операции раковой опухоли в мозгу в 1990 году Роберт Иванович Рождественский прожил всего четыре года: скончался 19 августа 1994-го…

21 ИЮНЯ

«Мой брат родной по музе, по судьбам», – назвал ссыльный Пушкин в 1825 году своего лицейского товарища Вильгельма Кюхельбекера в стихотворении «19 октября».

Брат по музе – резон в этом был. Вильгельм Карлович Кюхельбекер, родившийся 21 июня 1797 года, был, кажется, вторым после Пушкина лицеистом, выступившим со своими стихами в серьёзной печати (журналы «Сын Отечества», «Амфион») в 1815 году.

Но брат по судьбам – оказалось предсказанием. В том же 1825-м посвящённый в тайное общество за две недели до 14 декабря Кюхельбекер вышел вместе с другими декабристами на Сенатскую площадь, где вёл себя чрезвычайно смело и дерзко: пытался стрелять в брата Николая I – Михаила, но пистолет дважды дал осечку.

Ему был вынесен приговор: 20 лет каторги, император урезал срок на пять лет и заменил каторгу крепостью. Два года отсидел Кюхельбекер в Шлиссельбургской крепости. И…

Впрочем, передаю слово Пушкину, который едет из Михайловского и записывает в своём дневнике:

«15 октября 1827. Вчерашний день был для меня замечателен […] вдруг подъехали четыре тройки с фельдъегерем. «Вероятно, поляки?» – сказал я хозяйке. «Да, – отвечала она, – их нынче отвозят назад». Я вышел взглянуть на них.

Один из арестантов стоял, опершись у колонны. К нему подошёл высокий, бледный и худой молодой человек с чёрною бородою, в фризовой шинели […] Увидев меня, он с живостию на меня взглянул. Я невольно обратился к нему. Мы пристально смотрим друг на друга – и я узнаю Кюхельбекера. Мы кинулись друг другу в объятия. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял меня за руку с угрозами и ругательством – я его не слышал. Кюхельбекеру сделалось дурно. Жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали. Я поехал в свою сторону».

Что встреча друзей была в нарушение предписаний, которые получили конвойные, говорит рапорт одного из них – некоего фельдфебеля Подгорного своему начальству: