Круглый стол на пятерых

— Мы едем на север, — пояснил Карпухин, жестикулируя, как персонаж из итальянского фильма. — Так нам взманнулось! Я буду невропатологом. К черту! Пришел сегодня к Чистякову в травматологию, проведать его, а он мне: «Вы замечательный хирург! У вас обостренное чувство долга!» Чепуха какая! Никакой я не хирург, а обостренное чувство долга у меня бывает, когда я влезаю в долги. Правда, это часто бывает…

Пошел дождь, забарабанил по стеклу, заходила форточка от порывов ветра. Великанов посмотрел в окно, поежившись, сказал:

— Надоели мне эти кратковременные дожди!

Он подошел к аквариуму и окунул палец в зеленую воду.

Дмитрий Иванович подпер пухлую щеку ладонью. В прищуренных его глазах таилось много соображений. Он постукивал по столу пальцами, бессознательно переняв эту привычку у людей вдумчивых, знающих цену своему слову.

— Тебя не отпустят, Карпухин, — решил он, — ты не отработал свой срок. А Великанов и сам не поедет, как я полагаю. Зачем ему ехать? У него жена устроилась в музыкальное училище. Я уже афиши видел.

Это был вежливый вопрос к Николаю, но тот смотрел в окно и молчал. В такт беспокойной музыке стучали мысли. Виталий прав: надо ехать, но почему она ничего не сообщила? После всего, что между ними произошло, могла бы, плюнув на все, прийти к нему в общежитие.

— Я это знаю, Дима, — заискивающе отозвался Виталий. — Поэтому и обратился к тебе за помощью. Ты не бог, но ты апостол, — он сел за стол рядом с Зарубиным, вперился в него глазами верноподданно и просительно.

— Нам нужны кадры, — заявил Дима, — между прочим, и невропатологи. Со временем мы можем перевести тебя в областную больницу.

Карпухин помолчал, что-то прикидывая в уме. Настороженно следил за солидным Зарубиным.

— Предвижу такие времена, — он вскочил, и перед лицом Дмитрия Ивановича заиграли стремительные руки Виталия, — предвижу, когда мы будем пользоваться блатом только для того, чтобы сделать себе хуже. Придет однажды какой-нибудь Николай Михайлович Великанов к какому-нибудь Дмитрию Ивановичу Зарубину и попросит: «Для академика я слишком хорошо живу. Нельзя ли по блату сменить мой особняк на двухкомнатную, малогабаритную квартиру и подарить кому-нибудь свою машину, а заодно избавиться от этой чертовой дачи в Ялте?»

Потягиваясь, Зарубин улыбнулся.

— А пока что блат не может сослужить даже свою законную службу, — зло закончил Карпухин.

Зарубин ничего не ответил, уткнулся в книгу. Жидкие его волосы плохо удерживались на лысеющей голове, съезжали на лоб. Потом он встал и прошелся по комнате. Новый серый костюм, ладно сидевший на нем, вдруг обнаружил, что Дмитрий Иванович хорошо пополнел — не больше и не меньше, чем нужно столоначальнику.

Вот и согнулись, подумал он, на поклон пришли Великанов и Карпухин. Только не так просто ему, Зарубину, забыть их штучки.

По коридору забухали шаги. В комнату промокший — голубая майка просвечивалась сквозь рубаху — вбежал Саша Глушко. У порога снял туфли и широкими шагами добрался до кровати.

— Грязно на улице, — сообщил он. — Дождь до корней волос пробивает.

— Не завидую лысым, — посочувствовал Карпухин, рассчитывая на догадливость Зарубина.

Глушко снял рубаху, повесил ее на спинку кровати. Извлек из кармана бумажник и подошел к Зарубину:

— Возвращаю долг. Спасибо, Дима. Кстати, не скажешь адрес Микешиной? Ты ведь у них был.

— Зачем тебе? — быстро спросил Зарубин.

— Ладно, посмотрю в истории болезни. Ребята, а Щапова крепко влипла, сейчас главный сказал…

Зарубин съежился. Поспешно придвинув к себе газету, он стал рисовать кривые улицы и путано объяснял, как идти и куда стучать. Карпухин переспросил, как именно влипла Щапова, но Глушко пообещал после рассказать. Виталий успокоился. Ему было приятно и спокойно за человечество, когда он смотрел на полуголого Сашку и слушал, как хрустят его суставы.

Глушко надел сухую рубаху и вышел. Жалея друга, Карпухин подумал, что дождь не кончился и что по улицам расползается тонкотертая грязь — мерзко на улице. Он открыл свою тумбочку и достал кусок колбасы. Обнюхав его, Виталий пригласил к столу Великанова.

Коля примял сигарету и пошел ставить воду для кофе.

Мы с тобой у разбитого корыта,

не будем больше ловить

золотых рыбок

Равнодушие и нелюбовь похожи друг на друга, как две сварливые соседки в коммунальной квартире. А когда речь идет об искусстве, разница между этими понятиями вообще стирается. Если человек говорит: «Я, знаете ли, равнодушен…» — значит, он хитрит, боится сказать, что не любит. Это как в отношениях с женщиной.

Васильев выбежал из салона. Его подхватил вечерний людской поток, повел к магазинам, к автоматам с газированной водой, затолкал у рекламных щитов, затыркал у перекрестков, запруженных машинами.