Круглый стол на пятерых

— А что с сыном? — спросил Виталий и выпятил грудь, чтобы старуха, стоявшая впереди, разглядела медицинский значок.

У него болезнь Бехтерева, — ответила женщина, подходя к нему и угадав в нем медика. — Ему врачи прописали лечебную физкультуру, а я боюсь, не достанется обруч…

Виталий чуть не присвистнул — болезнь Бехтерева!

Глупо было бы говорить, что ее сыну, к сожалению, хула-хуп не поможет. Посмотрев на девушек, он молча отступил назад и пропустил женщину впереди себя. Старуха перестала кричать, потому что уступить позади себя — это пожалуйста. Другие вообще молчали, расслышав, в чем дело.

— Как вы думаете, поможет? — спросила толстая женщина.

— Непременно, — ответил он, не терзаясь по своей профессиональной привычке сказанной ложью.

Минут через пятнадцать они вошли внутрь магазина, где очередь была не такой пугающей. Старуха сбегала к прилавку и сообщила, что там, ого, всем хватит.

Случайно посмотрев в ту сторону, где был обувной отдел, Виталий узнал в длинном парне жениха Галины Ивановны. Хула-хуп висел у него на плече, жених присматривал женские туфли. Обычно женихи знакомых девушек вызывали у Карпухина сложное чувство, основной составляющей которого была неприязнь. Но сейчас он порадовался за секретаршу. Пусть устраивается. Может, этот долговязый поумнеет за долгие годы супружества.

Жених выбрал маленькие изящные туфельки — несомненно для Степановой, уж Карпухин-то запомнил ее ножку. Будущий муж разглядывал обувь, колупал пальцем подошву и даже, кажется, обнюхивал покупку.

Карпухин тоже почувствовал себя в некотором роде покупателем. Он попросит, чтобы Галина надела эти туфли, когда он вместе с Валей придет к ней в гости.

Очередь подвигалась живо. За прибавками звякали хула-хупы. Старушка снова стала нетерпеливо вытягивать шею, но у кассы был порядок.

Наконец Виталии подошел к окошечку и попросил выбить хула-хуп в количестве одной штуки.

— Это для девочки, — объяснил он, — она болела полиомиелитом.

— В какой отдел? — раздраженно спросила кассирша.

Он пожал плечами. Неужели не ясно? Но спорить не стал. Вспомнив вывеску за спиной продавщицы, ответил:

— В «Отдел отличного обслуживания».

— Я вам не девочка! — окончательно разозлилась кассирша. — Все нормальные говорят — во второй отдел, а вы тут…

На Карпухина напирала очередь. Везет же Карпухину на таких работниц торговой сети!

Так вот, как оно все происходит —

холодно и медленно, очень медленно,

и мысли похожи на изрезанную

шпульку ниток

На пустынной, изрытой самосвалами улице зажигались огни в туманных от дождя окнах. Вздрагивали тонкие, немощные тополя, привязанные к грубым палкам. Остроконечный, почерневший от мокрети штакетник по траве, по лужам тянулся от дома к дому, обходил сады и пропадал в темноте, откуда доносился собачий лай и домашняя музыка, странная и не веселящая, потому что дождь, пустынно и слякотно на улице.

В темноте он разглядел, что хозяева еще не выставили вторых рам — виднелся граненый стакан с солью и игрушки, чтобы прохожим было забавно.

Зайдя в низкую открытую калитку, он наткнулся на скобу, поширкал ногами. В доме звякнула посуда, когда он стукнул в дверь. Женщина открыла, не глядя на него, и сразу ушла, исчезла в темноте. Пока Глушко мял под ногами тряпицу, опять звякнула посуда.

— Здравствуйте! — сказал он, оглядывая неурядливую, пропахшую грязными запахами прихожую.

Электрическая лампочка на длинном шнуре была оттянута к дощатому столу ниткой. В другом темном углу за перегородкой стояла детская кроватка. Плотницкие стулья, газета на стене, под вешалкой.

Стоптанная пара ботинок облеплена засохшей грязью. В пустой бочве, стоящей около входа, звонко гудят мухи.

— Садитесь, доктор, — равнодушно пригласила Микешина.

Она как будто еще больше постарела, хотя для этого прошло мало времени. Глушко готов был поверить этой перемене, потому что знал, чем живет эта женщина, и догадывался, что у нее, несмотря на примитивное душевное устройство, наступило, может быть, самое большое и тяжелое за всю жизнь прозрение. Вспученные вены на руках — так она сцепила пальцы — выдавали ее волнение.

— Как Петька? — спросил Глушко.

Его беспокоило отсутствие Щапова — с ним главный разговор.

— Ничего, — вяло ответила она. Постояла перед ним и ушла за перегородку. Слышно было, как она громко сморкалась, а когда вернулась, то села на краешек скамейки и, словно чтобы отогреть руки, спрятала их в рукава халата. Посмотрела на него. Дрогнула, вытянулась морщинистая шея.

— Ваша дочь приехала на каникулы, — сообщил он напрямик, хотя дома мысленно начинал с ней по-иному, прокурорским тоном.

У нее дернулись плечи, руки еще глубже ушли в рукава. На лице появилась улыбка, мгновенно и окончательно состарившая женщину. «Ты шутишь, доктор», — застыло на ее лице. «Не надо так шутить», — не сумела она выкрикнуть. «Этого не может быть», — не услышал он ее шепота.

Заворочался, закряхтел в углу ребенок, но она даже не обернулась.

— Вот, значит, на побывку… Пойду хоть комнату приберу…