Круглый стол на пятерых

Он шел наугад, пока не сознался себе, что хочет выпить. Большие заведения сейчас его не прельщали, потому что в кармане после вчерашней попойки осталось три рубля. Прикинув, где можно избежать фешенебельности, Васильев свернул у театра в скверик. Сидевший на скамейке парень попросил у него спички, но он прошел мимо, даже не сказал, что не курит. Шел и считал в уме оставшуюся мелочь. Проводил глазами неторопливых девушек, среди которых одна была обжигающе хороша. Пожалуй, сегодня его и девушки не радовали. Он вминал в желтый песок плоские окурки, и какой ангел внушил ему повернуть голову? Васильев вдруг узнал в затылок Тамару Ильиничну — она сидела на скамейке рядом со старушкой.

— Позвольте? — спросил он тихо.

У Великановой метнулась тонкая красивая серьга. Она встала и торопливо пошла к выходу. Васильев догнал ее, придержал за плечо:

— Тамара, давай признаемся, что мы с тобой у разбитого корыта, не будем больше ловить золотых рыбок.

Она не отвечала, не смотрела на него. Он подумал, что напрасно не пригласил ее на выставку: женщины любят чувствовать себя опорой, когда мужчине временно не везет.

— Мою картину не заметили на выставке, — пожаловался он и опять с горечью вспомнил: равнодушие и нелюбовь в оценке искусства сближаются и выражают одно отношение.

— Вы эпигон, — резко бросила она. У него, как от пощечины, потемнело в глазах. — Вы удивляетесь, что вас не оценили, а я вам скажу, что вас наконец-то оценили правильно. Вы слишком бездушны, чтобы делать талантливо.

Он схватил ее за руку. Пересилив себя, сказал с улыбкой:

— Тамара, ты слишком красива, чтобы быть бездушной. Поверь, истории с Машей мне самому противна, но талант здесь ни при чем.

Они остановились у светофора. Великанова нервничала, поглядывая на поток машин, И ему показалось, что она остывает и что все пойдет на лад, Да и не могло быть иначе: в ней нет ненавистной святости, которая мешает женщине понять мужчину. Он тихонько подтолкнул ее, и они перебежали улицу. Она оглядела свои чулки и туфли, неожиданно рассмеялась:

— Твое творчество как раз и обязано многим этой твоей… Маше. Тебе такая и нужна: работящая, бессловесная, чтобы бледнела при слове «искусство».

— Тамара, будь справедлива, — воскликнул он, оценив ее дружеское «ты» и грустные интонации в голосе, — не такая мне нужна, и ты знаешь об этом.

— В любовницы? — усмехнулась она.

— В жены!

— Чепуха, какая чепуха! Я думала хоть чего-нибудь добиться в этом городе: вернуть мужа или окончательно разочароваться в нем. Но не добилась ни того, ни другого. Теперь ты понимаешь, как я должна относиться к тебе?

— Должна, — пробормотал он, обескураженный неожиданными ее словами. — Это я где-то встречал… Про так называемый долг. В «Житиях святых».

— Я знаю, ты мне не веришь, да и сама я себе не верю… Конечно, жизнь возьмет свое: я молода и привыкла к удобствам.

— Так в чем же дело? — закричал Васильев.

На мосту было пустынно. Дул ровный ветер. В воде дрожали столбы света, еще не очень яркие в сумерках.

— В том, что я перестала быть бездумной, — помолчав, ответила Тамара. — Это ужасно при моем характере. Я подала заявление в партбюро на своего мужа, а теперь знаю, что не надо было подавать. Я была довольна, что твоя жена уехала, а теперь знаю, что это не остановит Великанова: он все равно ее найдет. И ты мне нравился, а сейчас я вижу, ты…

Она подошла к перилам. Прядь волос выпуталась из прически, лезла в глаза. Великанова отвела ее, глядя в воду. Васильев покосился на ее бедра и сплюнул. Как художник, он старался выбирать женщин с идеальной анатомией. Но эта была безупречней всех.

— Я не обижаюсь на тебя, — сказал он с усилием. — у тебя, как видно, хандра. Не обижаюсь еще и потому, что все люди одинаковы. Если угодно, то все люди хищники. Но я не лев, не царь хищников, а ты не серна, не из травоядных. А что касается хандры, то у меня, как назло, в кармане одни медяки. Мелкие осколки гонорара, — добавил он и опять сплюнул.

— Ты не погибнешь, — вздохнула она, подставив ладонь первым дождевым каплям. — Проводи меня до автобуса.

Он возвращался злой на все человечество. Загудел на тормозах трамвай. Дождь разошелся вовсю. Васильев бросился бегом и едва, успел вскочить на подножку. Стоя у окна, он вглядывался в темень и пытался угадать то место, где они стояли на мосту.

У театра Васильев вышел, едва открылись двери вагона. Прыгая через лужи, забежал в сквер, в конце которого, прильнув, к глухой кирпичной стене банка, светился окнами буфет.

Внутри было шумно. На стойке красовались дорогие коньяки, но за столами, сервированными а-ля фуршет, пили магазинную перцовку. Буфетчица оказалась незнакомой, и он пожалел, что, испугавшись дождя, не зашел в магазин и не купил чего-нибудь попроще. Пришлось взять коньяку. Он поискал глазами место и протиснулся к столику, где трое оживленно обсуждали какую-то подходящую тему. Компанией заправлял коренастый измазанный человек. Он рассказывал про Бискай и часто хватал себя за грудь, показывая грязную тельняшку.