Круглый стол на пятерых

Феномен спокойной рабочей обстановки. Это хорошо придумано. Надо записать.

К сожалению, никакие замки не удержат дверь кабинета, если на эту дверь наляжет мощное плечо горя-злосчастия (записать!). Слышно, как пробегают сотрудники к конференц-залу и обратно. По всему корпусу запахло хвоей. Алла хотела, чтобы Сашу похоронили там, в районе. Но что она сейчас соображает, убитая горем? Он, Зарубин, настоял, чтобы гроб установили в конференц-зале областной больницы. Это почетнее. И ребята его поддержали. Дмитрий Иванович уговорил главного врача и даже денег достал.

Бедная Алла, на ней лица нет. Сменила белое платье невесты на траур вдовы. А глаза такие беззащитные, и такое впечатление, что она не совсем понимает смысл происходящего.

Бегают по коридору люди. Пахнет хвоей. Скоро гроб установят в конференц-зале и начнется гражданская панихида. Ему, Зарубину, от лица администрации больницы поручено сказать прощальное слово на могиле. Надо сосредоточиться, но вот кто-то стучит в дверь. Входит сестричка и просит красную скатерть под гроб. Говорит, что доктор Великанов просил.

Придется дать скатерть. А как вспомнишь, для чего — ноги подкашиваются. А завтра за этим столом, снова покрытым красной скатертью, будет происходить заседание оргметодотдела. На плюшевой скатерти останутся вмятины от тяжелого гроба. От нее будет пахнуть хвоей. Чувствует он, что придется прятать глаза от подчиненных.

Почему он не сказал, чтобы взяли скатерть в месткоме? Большая, красная и тоже плюшевая… Вот тебе и феномен спокойной рабочей обстановки. Голова разболелась.

В кабинете санавиастанции кричал по телефону Басов. Зарубин, потеряв терпение, зашел туда и увидел бортхирурга сидящим верхом на стуле. Лицо красное, дрожит от злости.

— Да вы что — спицу не можете ввести и скелетное вытяжение сделать? Вы уже три года работаете хирургом, у вас диплом надо отобрать! Я на вас рапорт напишу, вы на любую чепуху вызываете! — Прикрыл трубку рукой и сказал Зарубину: — Это опять Чирков звонит. Перелом бедра у женщины, а он не знает, что ему делать, просит меня вылететь. — И снова в трубку: — Слушайте, да вы хоть книжку открыть потрудитесь! Не могу я к вам вылететь… А потому что друга хороню сегодня, понятно вам? Ну и трус же вы, Чирков, вам только организатором работать. Делайте, как я вам сказал, а меня не ждите!

Он швырнул трубку и застонал от обиды и бессилия.

— Ну что, Владимир Евгеньевич, — спросила сестра, — не заказывать самолет?

— Какой к черту самолет! — закричал Басов. — Можно мне Сашку похоронить, у гроба постоять?

— Вам придется полететь, — спокойно сказал Зарубин.

— Да ты что? — взмолился Басов. — Это же бесчеловечно!

— И все-таки придется полететь. Если у Чиркова что случится, вам все равно отвечать. А над вами уже выговорок висит. За то, что оперируете в районах плановых больных, а это не ваше дело…

— Ну и черт с вами, буду отвечать! Вместе с Чирковым…

— Вылететь вас заставят, лучше не доводить дело до скандала. Сейчас в обком позвонят, уж я знаю…

Басов с рыву ударил кулаком по столу, в графине динькнула пробка. Сестра растерянно посмотрела на него. Скрипнув туфлями, Зарубин повернулся и вы шел.

Эх, начальнички! — прошептал Басов.

Ненавидел он все, что отпускалось

человеку мелкой мерой

Над улицей вздрагивали провода от ветра. Ветер срывался с деревьев, падал на проходивших, уносился вперед, увязавшись за машиной, или притаивался у стены какого-нибудь дома, затихал до поры ненадолго.

Люди останавливались на тротуарах, старушки провожали до поворота, пока хватало старушечьего любопытства и жалости. А на повороте, отрезанные людской запрудой, выстраивались машины.

Газанув так, что на тротуаре закашлялись, остановился впритык к другим самосвал с заляпанным известью кузовом. В кузове громыхнула канистра — сильно спешил порожняк. Шофер высунулся, присвистнул — не меньше десятка машин было впереди.

Он пошарил позади себя на сиденье и достал примятую пачку «Прибоя».

— Кури! — протянул пачку товарищу, а сам взял после него. — Покойничка везут.

Чиркнул спичкой, ему дал прикурить, и себе досталось от этой спички, только пальцы обжег.

— Ветер, — сказал товарищ. — Ну и ветер!

— Народу много, — рассуждал шофер. — Кажись, был большим человеком, а орденов никаких нет. На подушках должны нести, а видишь — нет подушек.

В кабине жарко, машина много прошла, и мотор был горячим. А еще дымно стало, и товарищ тоже высунулся из кабины, однако ничего не увидел, кроме людей на тротуаре. Две девчонки-сокотухи прошли, а как разглядели, что впереди творится, остановились, прижались друг к дружке, болтать совсем перестали. Бабка какая-то — одна сердобольность на бабкином лице — заголосила тихо в уголок платка.

— Народу — да! — ответил товарищ, подвигаясь к шоферу и заглядывая ему через плечо: в этом окне уже проехала крышка гроба. — Я вот думаю, яблони мои не попортит ветер?

— Не попортит! — уверил шофер, а сам подивился, как ветер подхватил его докуренную до вонючего дыма папиросу и заметнул ее куда-то под машину.