Круглый стол на пятерых

Андрей почувствовал острую жалость к себе. Притупилась обида, улеглась злость, перехватившая минуту назад горло. Ничего не осталось внутри, кроме жалости к самому себе — сладкого хрупкого чувства, от которого опускались руки и наворачивались слезы. Пряча глаза, он повернулся и вышел из отделения. У подъезда заметил на себе халат, подумал, что надо его снять, но только на секунду остановился и снова пошел, глядя себе под ноги.

— Андрей, Григорьевич! — перед ним стояла операционная сестра Шура. — Меня вызывали… — и не сказала — куда, растерялась. Худенькая, маленькая, ей всегда во время операций приходилось пользоваться подставкой — стол был высоковат.

— Ну и что? — спросил Андрей, прикрывая рукой дернувшуюся щеку.

— Я рассказала, как есть… как было, — быстро поправилась она. Лицо виноватое, оттого, что сказала правду, не промолчала, не выручила. Словно извинялась, что такая глупая, не может хитрить.

— Понятно, — выдавил из себя Андрей и пошел, благодарный сестре за чуткость.

Дома его встретила занавешенная пустота комнат. Он включил магнитофон и бросился на тахту.

Ты забудешь вскоре
глаз лукавых просинь.
Будет горю
вторить
осень:
 «Бросил,
бросил!» —

доносилось до него. Какая-то тихая старая песенка. Мелодию подхватывают скрипки и как будто держат ее на весу, и она вздрагивает и всхлипывает.

Он накрыл голову подушкой, но песня пробивалась и дотрагивалась до сердца участливо и щемяще. Андрей вскочил, нажал на клавиш магнитофона. Музыка оборвалась, но он допел вполголоса:

Девочка вчерашняя,
о любви не знавшая.

Стоя перед окном, вспомнил лицо Аси. Видел ее волосы, пышно уложенные на голове. Видел тонкую смуглую шею. Он мог сказать, какие у нее глаза: темные и серьезные, и во что она одета: такая кофточка и вот такая юбочка. Чувствовал, какая она легкая и ладная. Ася приближалась к нему, у нее были решительные, отчаянные губы — как тогда, перед вокзалом.

Теперь скажи спасибо собственной трусливости. Назови ее для успокоения сдержанностью, но ты струсил, ничего не рассказав Асе.

Черт, хоть бы зубы заболели. Ходить бы по комнате с грелкой, стонать и ни о чем не думать. Люди не ценят своего права на бездумье и вспоминают о нем, когда сверлит, сверлит в голове и ничего нельзя сделать.

Зазвонил телефон. Андрей прошел в другую комнату. В трубке трещало. Наконец, перекрывая шумы, всплыл отчетливый голос Митрофана Яковлевича Кустова.

Кустов? Главный хирург?

— Здравствуйте…

Золотарев смотрел па висевшую перед ним репродукцию.

— Да ничего, — ответил Андрей сдержанно.

Картину подарил Франтишек Рабел — хирург из Братиславы. Он сидел за этим столом и упоенно читал стихи Станислава Неймана.

— Запросили историю болезни… Вызывали…

Удивительная страна Чехословакия, где Андрей побывал год назад. Он сказал об этом Франтишеку, а тот улыбаясь кивал головой.

— А если и кончится все благополучно… Разрешите мне не возвращаться в областную больницу…

Ему нравилась репродукция. Франтишек поставил ее на стол, а Андрей сказал, что был в братиславском музее. «Пршиедьте к нам», — улыбался Франтишек Рабел, довольный, что репродукция понравилась, а потом крикнул что-то из машины, путая русский и чешский, но Золотарев, кажется, понял — приезжайте с женой!

— В общем, будет видно, — сказал он в трубку. — Спасибо, и вы передавайте привет ребятам.

Он положил трубку. На душе стало совсем тяжело от вежливого сострадания посторонних. Опять нахлынула обида на человеческую несправедливость. Телефонный разговор порвал ту струнку, которая резонировала на всё острой и сладкой жалостью к самому себе.

Нет, брат Франтишек, женам нужны удачливые мужья. Большинство из женщин, наверное, не согласились бы на брак, если бы у них была возможность заглянуть в будущее и увидеть там истерзанного, взъерошенного мужа, который вернулся с собрания. Не верит он, что жена из любви будет класть компрессы на голову низвергнутому, побежденному супругу. А если не это является причиной разводов, то потому, что в отношениях между людьми существует еще и долг — этакий заменитель ушедшего чувства. Человек достоин любви, когда побеждает.

Глядя на себя со стороны, Золотарев временами понимал, что желчно и недобро относится к людям. Иногда он был невыносим для окружающих — сам это чувствовал. Но в том-то и дело: этот самый другой, сторонний Золотарев, этот провидец и умник — он больше всего и злил Андрея, потому что на него походили очень многие люди своими всевидящими черствыми зрачками. Этот человек, например, похож на Великанова. Да и в добродушном Глушко, и в веселом Карпухине временами проглядывали холодные воспитатели.

Вот и получается, что у человека есть одна постоянная и не очень веселая забота — отстаивать самого себя.

Он походил по комнате, выдвинул ящик письменного стола и достал припрятанные сигареты. Со стеллажа взял «Цветоводство». Полистал книгу и поставил ее на место — что-то мешало ему читать.

В дверь стучали. Он прошел в коридор. На пороге стояла женщина с модной большой сумкой.