Круглый стол на пятерых

Старик прошелся к шкафам, где хранились больничные документы, не поворачивая головы бросил:

— Своим чередом. — И уже повернувшись: — Насколько я в курсе, все идет своим чередом.

— Это грустно, — проговорил Великанов. — Один мой товарищ, сын большого человека, чуть было не угодил после института на Камчатку, потому что все шло своим чередом. Но тут в свой черед кто-то вмешался, и теперь мой товарищ пишет мне письма из Ленинграда.

Старик рассмеялся:

— Очень хорошо! А вы подумали над своими словами?

Николай отвернулся. За окном стихала к полудню разморенная улица. У забора пыльные деревья вызывали жалость. Шипела поливочная машина. Прошли пионеры из интерната — белое на голове, красное на шее.

— Ну все-таки, Митрофан Яковлевич, — наступал Глушко, — нам трудно сидеть сложа руки. Неужели если сказали — правосудие, то уж и отступись?

Старик подбежал к Саше и молча пожал его предплечье. У всех стало тоскливо на душе. Сегодня ребята постарались не загружаться работой, решив потолковать с главным хирургом. Но сейчас стало ясно, что Кустов не хочет активно вмешиваться в это дело. Вопрос, конечно, сложный, однако они просят не о поблажке. Случай надо осветить по-настоящему.

— Люблю хороших друзей, — признался Митрофан Яковлевич. — И вот думаю: как же это Золотарев отказался продолжать специализацию, ну… в случае, — Кустов покашлял, — если все обойдется.

Ребята молчали. Фортель в духе Андрея, но опять же возникает вопрос — какой такой благоприятный случай? Что-нибудь известно? И если так, то, выходит, Золотарев продолжает разыгрывать обиженного и надо бы ему кое-что высказать.

— Ну и черт с ним! — нарушил тишину Великанов.

— Что ты, Золотарева не знаешь? — досадливо спросил Глушко.

— Очень хорошо, — улыбнулся Митрофан Яковлевич. — Так вы решили съездить к нему? — он обвел присутствующих хитрым взглядом.

Карпухин задохнулся от восторга:

— Коллеги, я всю ночь думал об этом. Эта мысль — моя бессонница!

— Обсудим! — солидно заметил Дима Зарубин.

Кустов нетерпеливо подергал шеей и направился к выходу. У двери торжественно поднял палец и пообещал:

— Облздравотдел даст свое авторитетное заключение о степени виновности Золотарева.

Ребята вышли, свернули направо, к выходу, Глушко остановился.

— Хлопцы, я зайду к Куликову насчет ремонта.

— Дуй! — разрешил Карпухин. — Отдувайся! — наказал он через две ступеньки. — Надуй начальство! — слышалось снизу.

Похоже, что и о продувной бестии было сказано, но Саша уже вошел в кабинет Куликова.

Борис Юрьевич, бочком устроившись на стуле, жался ухом к телефонной трубке.

— Садитесь, — кивнул он на диван.

Глушко сел. Громкие часы хладнокровно маршировали в углу. От ковровой дорожки на полу к единственному окну тянулась пыль по солнечной ниточке. На вешалке просыхала фетровая шляпа с потными разводами.

— Одну минуточку, — не поворачиваясь, извинился Куликов, — хочу с Главснабом поговорить. — Прижал трубку плечом, подпихнул к себе пачку сигарет. — Там одна женщина работает. Она, спасибо тебе, в поезде заболела в прошлом году. Ее сняли с поезда и здесь оперировали по какой-то части. — Замолчал, послушал трубочку. — И она помнит про нас до сих пор и помогает нам, спасибо тебе. — Да! — закричал он в трубку. — Лидия Ивановна? Здравствуйте! Это Куликов говорит. Да, да, опять Куликов. Как — что понадобилось?! Так уж прямо и понадобилось! — он был доволен, что его хитрость быстро разоблачили. — Насчет здоровьица хотел узнать, вот и вся надобность. Насчет драгоценного… да… — Куликов изворачивался, напоминая бойца на ринге во время показательной встречи, когда предопределена боевая ничья и когда нужно соблюсти красивую форму боя. — Ну вот и хорошо, вот и почтенно! Остужаться вам ни в какую нельзя, это я вам как штатный медработник… — он прыснул, отгородясь от трубки ладонью. — У вас жара? А у нас прохладно, — провел рукой по потному лбу. — А больным-то каково?! Больным-то, а?! Ведь, можно сказать, босые ходят. Как — почему? Тапочек нет. Я тут, спасибо тебе, бился, бился — не вытанцовывает с тапочками. Ага… Вот-вот… Дай, думаю, у Лидии Ивановны насчет здоровья спрошу. Насчет драгоценного-то, да… — Куликов подмигнул Саше поголубевшим глазом, откинул со лба мелкую седую челку. — И всего-то нужно пар шестьсот. Во-во! Размер? Давайте самые большие, на самую почтенную ножку. У нас народ, спасибо тебе, крупный, в следу большой… Вот уж обязан, вот уж обязан, век не забуду! До свиданьица, до скорого! А остужаться я вам, как штатный медработник, не советую…

Борис Юрьевич покивал головой и трубочку положил заботливо, с хитрым подобострастьем.

— Вам что? — спросил у Глушко и вдруг рассмеялся — А зачем они мне, маленькие тапочки? Их сразу бабы, санитарки да сестры, по домам растащат. А так — пусть шлепают в сорок пятом номере. Далеко не уйдут! Вам что? — прервал он себя, став серьезным.