Круглый стол на пятерых

— Вот что, — начал Глушко, не разделявший радости Куликова. — Вы нас поселили черт знает в какой комнате, — поймал ускользающий взгляд Бориса Юрьевича и посочувствовал: — Ладно, у вас работы хватает. Мы этот колумбарий отремонтируем сами. От вас нам нужны инструменты и материал.

Борис Юрьевич быстро перекидал пачку бумаг с одного конца стола на другой. Внезапными налетами маленьких серых глаз пытался обнаружить на лице Глушко спрятанную усмешку или какую ядовитость. Но усмешки не было. Заместитель по хозяйственной части встал — оборвалась пыльная ниточка от окна — и начал мягко скользить по ковровой дорожке.

— Значит, известковый раствор, — прикидывал он, — пигменты, олифа, маховые кисти и всякая мелочишка. А? Ведь это же идея! Это же метод! Вас публиковать нужно, потому что это про-грес-си-вно!

— Когда начнем? — спросил Глушко деловито, хотя и был доволен, что так легко удалось договориться.

— Господи, все готово! — воскликнул Куликов. — Все в вашем же корпусе, который мы никак, спасибо тебе, не отремонтируем! — Он остановился перед Сашей, задумался на секунду. — А хорошо бы вас на весь корпус приспособить! Врачебно-молодежная стройка, а? Освоили бы, как под флейц или торцовку окрашивать. Смежные профессии, а?

Глушко оставил Куликова в раздумье. Тяжелые медные секунды неслись ему вдогонку.

Около ворот в тени проходной покрикивал на посетителей сторож дядя Миша. Голуби озабоченно семенили по асфальтовой дорожке.

И вдруг — смех Карпухина. Виталий топтался около скамейки. Едва доставала ему до плеча сестричка из детской хирургии. Валя тоже топталась.

У нее большие глаза. Глаза у девчат как стихи: если они запоминаются с первого раза — значит, это и есть красота. Глушко сразу обратил внимание на эту девушку. Надо поговорить с Виталькой. Человек ежесекундно рискует пройти мимо настоящей красоты. Жизнь усложняется, красивого много, и людям все больше не хватает зрения.

У окон детского корпуса стоят родители. Дети вылезли на подоконники, смеются, жуют гостинцы.

— А ты спрячь, спрячь жамочки-то! — слышится от окон.

— Витя, без упроски не ходи, не становись на ногу!

— Вот и пойдешь в школу осенью, подлечат когда, а нам документы туда надо отдать.

В отделении раздавали обед. Из столовой доносились шумные голоса малышей, крики, стук посуды. Дети любят эти часы. Больница в обеденное время перестает их пугать. Она как будто теряет свое казенное обличье, чего не всегда можно добиться игрушками и другими хитростями.

Микешина стояла у двери палаты. Пустые, словно отключенные от мозга глаза.

— Спит? — спросил Глушко.

Людмила Сергеевна не ответила. Он прошел в палату. Закутанный в одеяло Петька спокойно посапывал. Глушко осторожно развернул его и пощупал животик. Радоваться рано, но пока все идет хорошо. Мать молча стояла за его спиной, и от ее неподатливой молчаливости Саша чувствовал себя в чем-то виноватым.

— Рвота была?

— Нет.

Вчера во время операции Глушко испугался, увидев синюю кишку. Помогавший ему дежурный хирург кивнул: участок нежизнеспособный, надо удалять. Коля Великанов, Христом-богом выпросивший у сестры стерильный халат, тщетно пытался отогреть кишку горячими салфетками — иногда помогает. Глушко испытал настоящее вдохновение. Операция ладилась. Он сам чувствовал, какими быстрыми стали его большие руки. После операции Саша собирался подробно рассказать обо всем матери. Но его встретили в приемном покое равнодушные, потусторонние глаза. Она сидела на кушетке и односложно отвечала на вопросы хирургов. Медицина — наука оставаться добрым. Саша, подбирая слова помягче, сказал ребятам, что мать, наверное, еще потрясена, не может отойти.

— Странная, — согласился Великанов.

Это было вчера.

А сейчас Саша смотрел на ее руки. Округлые, еще не состарившиеся, они были грязны и неприятны.

— Молодец, Петька!

— Сан Саныч, а я проснулась, — доложила хорошенькая Ирочка, соседка Петьки.

— Прекрасно, а почему глаза закрыты? — засмеялся Александр Александрович.

— Я их забыла открыть.

— Не забывай, а то без обеда останешься. Вон на тумбочке стынет.

— Она и утром ничего не ела, — тихо заметила Микешина.

— И нет, и нет! — возразила Ирочка. — Я сладостями увлекалась. Папка принес.

— Это вредное увлечение, — назидательно произнес доктор.

Ирочка стала серьезной.

— Я Петьке отдам конфеты.

— Вот и разлюбезное дело, — согласился доктор. — Петька будет доволен.

— Да-а, — протянула девочка, — а то к нему папка не пришел.

В ординаторской Семен Семенович и Маргарита Петровна писали истории болезни. Было дымно — Половцев много курил и каждую папиросу докуривал до мундштука. Стараниями Маргариты Петровны на подоконнике красовались цикламены и альпийские фиалки.

— Нам пора на совещание, — напомнил Семен Семенович.

— Опять методическая работа? — спросила Маргарита Петровна.

— Безусловно. Без этого нельзя.

Половцев закурил и поднялся из-за стола. Маргарита Петровна, вздохнув, закрутила авторучку. У нее было загорелое после отпуска и уже уставшее лицо.