Круглый стол на пятерых

— …и была ты как ангело-очек, и была ты как аленький цве-е-тик. Не ссудил господь тебе веку-у-у, под дерновым лежишь одеяльце-ем…

— Замолчите! — крикнул Андрей, не в силах больше слышать причитания старухи. — Прошу вас!..

— …унесла с собой ты ра-а-дость мою, только лекарю пир от сме-ерти твоей… Жизнь дает оди-ин только бог, отнимает всякая га-а-дина…

— Я пришел не пощады просить, — проговорил Золотарев, кусая губы, — чтобы не сойти с ума, пришел… Я ничего не мог сделать тогда. И все-таки я виноват…

Он встал и тут же опять сел, догадавшись, что это от него она боязливо прячет за передником руки и пятится к двери. Женщина прислонилась к косяку, беззвучно заплакала.

— …тяжел крест, да на-а-до несть… Не на радость живем, да сме-ерть не берет… А пойду я к тому лека-а-рю, поклонюсь я ему в ноженьки… Уж ты дай мне, лекарь, зелья того, чтобы свет из очей моих выка-а-тился-а-а…

— Захар Иванович приходил, — глухо сказала молодая, — хлопотал…

— Захар? — Андрей поднялся. Перед глазами встало добренькое, хитрое лицо старика. — Вы все-таки думаете, что я пришел просить?

Он медленно пошел к двери. Вся сжавшись, женщина пропустила его. Глаза испуганные, в слезах — непонимающие глаза.

— Я ни о чем не прошу вас, — сказал Андрей.

На крыльце его остановил крик, прерываемый рыданиями:

— Доктор, а иголку-то вы не видали?..

Из голубых луж на мостовой выползали темные, влажные следы колес. Выползали, подсыхали через несколько шагов, теряясь в сухих колдобинах. А там, уже до следующей лужи, становилось сухо, поднималась пыль от проходящих подвод и машин. Забрызганный заборчик отгораживал дорогу от пустыря, переплетенного в разных направлениях тропинками.

Он свернул к заборчику, а потом на пустырь, чтобы никого не встретить. У Дома культуры в киоске купил газету: просунул руку с деньгами, не нагибаясь и пряча лицо за книгами.

— Пожалуйста, Андрей Григорьевич!

Он спрятал газету и быстро пошел в больницу. Две девушки, громко говорившие о чем-то, замолчали, когда он прошел мимо них. Спина чувствовала любопытные, насмешливые взгляды.

На территорию больницы он попал со стороны гаража. Никого не было. Тишину нарушали птицы на деревьях да назойливый мотор в гараже: ремонтировали машину.

Дом Золотарева стоял за поликлиникой у ограды. Со всех сторон его окружали тополя. Андрей вслушался в тонкий пчелиный звон, стоя у палисадника. И так стоял он минут десять и не мог решиться войти в дом, где, спасенный от недобрых людей, мог погибать от одиночества.

Кто-то кашлянул. Сквозь переплетение ветвей метнулась женская фигура в белом. Андрей хотел уйти, но, уже повернувшись, узнал ее.

— Андрей!

Он стоял, обессилев, еще не веря своему спасению. А в ушах звенело его собственное имя — странно оно звучит, когда его произносит Ася.

Девушка взяла его за руку. Он прислонился к дереву, спросил настороженно:

— Зачем ты приехала?

У Аси глаза бездонные. И вся она какая-то неожиданная.

— Ты сам меня звал… Как много у тебя цветов!

— Ты сумасшедшая. Я так и думал!

— А как называются вот эти?

— Дельфиниум, иначе — шпорник. Понятно?

— Понятно. Теперь понятно.

Он оттолкнулся от дерева, высвободил руку и схватил ее за плечи:

— А мне непонятно. Ясно?

— Ясно, — ответила она, улыбаясь одними губами. И прижалась к нему, внезапно став серьезной. Он задохнулся в ее волосах и нерешительно скосил глаза на ее губы.

— В халатах идут, — зашептала она, — ножи несут булатные.

— Санитарки, сплетни у них булатные, — он хотел напугать ее, но сам чувствовал, что каменеет от страха, и все равно приближался к ее губам. И теперь уже не было ни тонкого жужжания пчел, ни газовавшей в гараже машины, ни санитарок с алюминиевой посудой, и разом кончилось одиночество. Он засмеялся, когда она оттолкнула его.

— Мне мама написала…

— Пойдем обедать, — спохватился он. — Ты еще не была у мамы? Позовем тетю Дусю, она нам что-нибудь приготовит.

— Ладно. Пойдем обедать, А тетю Дусю не зови…

Невесте простительно быть

чуточку жестокой, а жениху

вольно воображать, что

мир только на нем

и сошелся клином

Живые закрывают глаза мертвым. Мертвые открывают глаза живым. Может быть, этот афоризм принадлежал человеку, которого сейчас нет, но его мудрость — как свет потухшей звезды, будет сиять людям долго-долго. Вечно живая человеческая мудрость открывает глаза смертным.

Было уже темно. Лампочка светила тускло. Он зашил брюшную полость и вымыл под краном перчатки. В морге тихо-мертвая тишина. Санитарка давно ушла, оставив ему ключи.

Труп лежал на подставке с откинутой головой. Выпирал большой кадык. При жизни этот человек говорил басом. «Труп правильного телосложения» — напишет в протоколе патологоанатом. Может, в памяти близких о нем останется нечто большее, чем голос и внешность, которая после смерти именуется правильным телосложением.

Глушко снял перчатки и фартук. Эту операцию он отработал — мертвые открывают глаза живым.