Кругосветное счастье

Из Рима нас переправили на побережье Тирренского моря в город Ладисполь. Там под покровительством еврейских благотворительных организаций бывшие отказники должны были жить около двух месяцев и снова ждать виз. На этот раз въездных — в Америку. Кроме того, нас опекал Любавичский раввин, добрый малый, который носился по Ладисполю на мотоцикле, доставляя моральные страдания нескольким православным старушкам, эмигрировавшим вместе с русскими дочками и евреями-зятьями. Старушки не знали, как им быть: открещиваться ли от моторизованного иноверца или креститься, чтобы Господь помог ему не сломать шею. Очень уж сердечный человек был Любавичский раввин. Он подкармливал старушек (еврейских и православных) конфетами и персиками. При синагоге были библиотека и спортивная площадка. Так что я, заходя туда за книгами, наблюдал играющего с другими детьми Сида и читающую в тени платана Лию. Мы обменивались поверхностными приветствиями. По вечерам, когда июльско-августовская жара спадала и божественная приморская прохлада опускалась на землю, мы прогуливались по прибрежной улице, останавливались потолковать с московскими приятелями у фонтана или фланировали вместе с коренными ладиспольцами по главной улице, кажется, виа Гарибальди. А может быть, виа Викториа. Бывало, нас догонял Исав. Он был смуглым, как араб. Темные разводы пота географили рубаху, дым волос и пар скорости клубился вокруг Исава. Он догонял нас, останавливался на минуту, спрашивал, не видели ли мы Лию и Сида, бросал на ходу: «Хозяин, у которого мы снимаем квартиру, устроил меня к своему брату на бахчу. Вот арбузы собираю и гружу. На бахче вместе с поляками. Они ждут визы в Канаду. Плохо, что ли? (Это о поляках и арбузах). Ешь от пуза и бери домой!» В рюкзаке перекатывалась тяжелая голова арбуза. Однажды мы встретили всю их семью около фонтана. Это было воскресенье. Выходной день на бахче или все арбузы собрали? Мы болтали о пустяках. Сид кружил на велосипеде («Нашел на свалке. Починил-почистил. Как новенький!» — это Исав о велосипеде). Мой сын ушел погулять с компанией молодых итальянцев. Мы остановились около фонтана среди эмигрантов и болтали о пустяках. Исав не мог стоять без дела. Он рванулся («Я вернусь через минуту!») и побежал куда-то. Жена спросила: «Лия, как ты?» Та посмотрела, и мы увидели колодцы тоски в когда-то танцевавших глазах. «Я зайду к вам на днях. Можно?» Примчался Исав с букетом эскимо на палочках, невообразимо вкусных. «Желато! Желато!» — непрерывно слышалось в толпе фланирующих ладиспольцев. Для нас, эмигрантов, даже мороженое было невероятной роскошью. А тут целая охапка самых дорогих желато! Да, Исав гусарил, как молодой ухажер.

Мы ужинали на кухне. С открытого балкона доносились голоса детишек, музыка из кафе, вечерние шумы приморского итальянского городка. Как раз, когда я потянулся за двухлитровой зеленой бутылью со столовым вином, в дверь позвонили. Это была Лия. Лицо ее распухло от слез, волосы в беспорядке падали на лоб, плечи, шею. Она была в истерике. Она не могла говорить, а только рыдала, повторяя: «Я больше так не могу, не могу, не могу…» Мы старались успокоить ее. Говорили о сыне, о долге, о чем-то еще и еще, обо всех наиважнейших и никчемных в ее теперешнем состоянии вещах, о которых могут говорить нормальные люди, у которых нынешнее состояние нормальной семьи рождает философию отрицания всего, что эту нормальность разрушает. Хотя сами они, эти «нормальные семьянины», могут завтра оказаться или оказывались вчера в подобных ненормальных семейных ситуациях. Мы, как могли, успокоили Лию (конечно, только внешне успокоили), усадили ужинать, налили вина. Начали вспоминать наш отказной театр, актеров, музыкантов. И, конечно же, Арама, нашего режиссера, брата Лии. Он уехал в Израиль. «Может быть, и мне надо было ехать в Израиль? Или оставаться в Москве? Но как же Сид? Ведь через несколько лет — армия». Она снова зарыдала. В конце концов Исав пришел за Лией и увел ее домой.

Мы оказались на побережье Атлантики, в Бостоне. Они — на Тихом океане, в Сан-Франциско. Год или полтора мы обменивались поздравительными открытками. А потом все оборвалось. Все тот же роковой квадрат расстояния с его эффектом на междушевные связи. Несколько лет ушло на привыкание, поиски работы, обретение новых приятелей, словом, всего, что входит в понятие «эмиграция». Наши открытки к Лие и ее семье начали возвращаться. Их открытки к нам наверняка тоже не находили адресатов. Поначалу приходится часто менять жилье.