КРУК

Помещение было маленьким, очень светлым, даже веселым, отделанным пластиком в серых, желтых и синих тонах. Но пахло в нем – штемпельной краской и сургучом. То есть все равно это была почта, как в детстве, со вкусом клея на языке – мама давала Кусеньке лизать марки и опасно острые кромки конвертов, для этого он и увязывался с нею на почту… Да с тех пор ведь и не был?.. Странно. В швейцарской почте за прилавком на высоком табурете, как птичка на жердочке, сидела барышня-китаянка, с фарфоровым замкнутым личиком и черными узкими глазами. Но стоило Кузьме заглянуть в окошечко и сказать «Bonjour, Mademoiselle!», лицо ее ожило и она простодушно, очень понятно, как бы по-русски, улыбнулась. Ее французский был не богаче, чем у него, так что они друг друга поняли и сговорились, она дала ему сразу стопку бланков, и даже соскочила со своей жердочки, а потом из клетки выпорхнула, чтобы показать своим прозрачным тоненьким пальчиком с сиреневым коготком, где что на бланке писать. Пожалуй, он бы и сам разобрался, но участие милой-премилой китаянки так тронуло Кузьму, так согрело его измученное сердце, что даже мысль сама собой вот такая возникла: «Да что мне эта Соня Розенблюм! Что ли, свет клином на ней сошелся?..» И в то же мгновение ему показалось, что где-то, неведомо где, но совсем близко, Соня эту его мысль – слышит… И снова паника охватила его. «Конечно, слышит! – совершенно уверился Кузьма. – Как же ей не слышать, если она – во мне!». Китаянка между тем вдруг исчезла, она упорхнула за свой прилавок, и лицо ее погасло. Она вообще больше на него не смотрела. Мгновенно установившаяся между ними сердечность испарилась. «И эта – туда же! Заговор всеобщий!» – возмутился Кузьма. Грустная и простая мысль пришла: заговор-то был не всеобщий, а именно женский. Женщинам дано знать главное – свободен мужчина или не свободен, готов он, ну, если не к страсти, то к развитию сюжета, к флирту, да пусть хоть к коварству, если уж не к любви. «Из-за Сони для них для всех я пустое место… потому что – занятое… – подумал Кузьма. И произнес громко вслух: – Пицдез, си бемоль фа диез!» Китаянка на миг вскинула головку. Что-то родное, возможно, китайское послышалось ей в этой птичьей абракадабре…

«Все-все-все!» – Кузьма волевым усилием вернул себе решимость дать телеграмму во что бы это ни стало и написал на бланке латинскими крупными буквами Сонин рижский адрес: St. Luna 2, Riga, Latvia. А ниже само послание, также перехваченное у Блюхера:

«Vyletaj v Genevu nemedlenno! Kuzma».

Перечел и содрогнулся от отвращения. Кто такой этот Kuzma? Он ведь даже не он, а какой-то совсем уж круглый идиот. Будь адресат не Соня Розенблюм, а умненькая китаянка, и та не поняла бы – куда она должна ответить, чтоб этот Kuzma ее хотя бы встретил, если она и впрямь вылетит! Чанов скомкал бланк и заглянул под стойку, на которой писал. Прямо у его ног с надеждой разевало рот пластмассовое, веселенького желтого цвета ведерко для мусора. Кузьма влепил в него скомканный бланк и призадумался. Он и сам не знал своего «обратного адреса». Однако взял чистый бланк и сконструировал вот такой адресок: 8, Hotеl, CERN. Swiss… Дурь! Никто никогда по такому адресу его бы не отыскал. Еще бы про пузырьковую камеру написал… И Соня навсегда останется жить в женевском аэропорту… Прошло минут двадцать, стопка, лежавшая перед Кузьмой, почти вся перекочевала в веселенькое пристанище, когда он придумал нечто толковое: Jdu zvonka! Moj telefon…

Кузьма написал номер своего мобильного, который еще на Ленинградском вокзале не просто записал ей в специально купленную записную книжку на букву К (Кузьма) и еще раз на Ч (Чанов), он и мобильник для Сони самый яркий, зелененький выбрал, и свой номер в него ввел, причем в правильном и полном европейском написании… Но где сейчас этот телефон, и научилась ли она нажимать на нужные кнопки?..

Кузьма все-таки решился и подсунул свою телеграмму китаянке. Она взяла, просмотрела на абракадабру латинских букв и спросила:

– Сэ ту? (Это все?)

– Уи! – решительно подтвердил Кузьма, заплатил и вышел вон.

Дождь кончился. Хлябь отделилась от тверди, облака приобрели форму и цвет, но солнечный свет пропускать пока что не думали, держались стойко. «Снова польет», – подумал Кузьма и припустил в «Мари Жарден», под крыло к Шарлотте.

В кафе за вчерашним столиком сидели Блюхер и Дада. И бородач в серой войлочной шапочке и черной рясе. «Отец Георгий, – понял Кузьма. – А шапочка такая называется сванка». Поп был чернобров, вполне еще не стар, несмотря на разлапистую седую бороду. Его яркие глаза смотрели весело. Давид познакомил Чанова со своим дядькой, тот руку пожал сильно и коротко, внимательно и так же коротко глянув. Был он мужчина небольшой и крепкий.

– А что, остальные путники еще не появились? Когда прибудут? – спросил отец Георгий.

– Вчера звонил Павел, – откликнулся Блюхер, – пообещал, что прилетит, но попозже – чечена никак не отпускают из больнички, Паша навещает.

– Что за чечен? – спросил отец Георгий.

Дада объяснил: