Крушение Агатона. Грендель

Мне пришла в голову мысль — и я не преминул поделиться ею с моим дорогим преемником, — что Ликург еще до своего отъезда нарочно устроил так, чтобы я долгие годы гнил заживо в тюрьме и в конце концов умер бы там, больной, несчастный и безобразный, как Фалет. Я, разумеется, прекрасно понимаю, что он не мог просто так допустить, чтобы я будоражил людей на улицах, критикуя всех и вся. Мой драгоценный Верхогляд, однако, увидел в этом кое-что еще. Он долго смотрел на меня, не говоря ни слова, и наконец кивнул.

— Люди слишком сильно ненавидят друг друга, — сказал он. Я вынужден признать, что мальчик взрослеет.

Ко всему прочему, я испугался. Верхогляд, конечно же, прав. Все эти годы Ликург наверняка ненавидел меня, ненавидел так страстно, что ему было мало превратить мою жизнь в сплошное мучение. От этого открытия, а может, от моей болезни или от всего вместе, я потерял сознание. Когда я очнулся, Верхогляд исчез. (Нет, это невозможно).

Болезнь, открытие. Вновь передо мной возникает в новом виде это извечное противодействие или тайный сговор неведомых сил (не знаю, что именно), что отравляло всю мою жизнь: брутальное приключение и брутальность идеи.

Существует одна древняя теория — если, конечно, не я сам ее выдумал — о том, что Земля и Луна — это два огромных шара, которые без конца падают в разуме бога, непрерывно вращаясь вокруг друг друга как бы на расстоянии вытянутой руки, словно илоты, танцующие держась за руки.

Я совсем ослаб. Меня преследуют кошмары и жуткие видения. Не могу писать.

32 Верхогляд

Сколько лет прожил я за одно это поганое лето? Я чувствую себя более дряхлым, чем тень Ахиллеса, и еще более исполненным скорби и отчаяния. Когда-то давно Агатон рассказал мне свой сон или видение — он и сам не знал. Он находился на темном и окутанном дымом острове, который в недавнем прошлом пострадал от загадочного шторма — вырванные с корнем деревья, скелеты погибших от бури рыб и птиц. Остров навсегда остался таким. Повсюду были одни скалы, поваленные стволы постепенно сгнивали, и нигде не было и следа зелени. Густая мгла испарений окутывала остров и была неподвижна, как море вокруг. Агатону вдруг почудилось, что это остров Персефоны, страна мертвых. Сердце его бешено стучало. Его вынесло сюда, как Одиссея, Тирезия и остальных, чтобы он побеседовал с тенями умерших. «Сам понимаешь, нет другого способа получить Ответ», — объяснял он мне. Осторожно пробираясь в тумане, посматривая украдкой то вправо, то влево — на случай, если его занесло сюда по ошибке, — Агатон со своим костылем дюйм за дюймом доковылял до центра острова. Он вышел к огромной горе, на одном из ее склонов обнаружил пещеру, зияющую, как вечно открытый рот утопленника. Это был вход в подземный мир. Вознеся молитву Аполлону и еще разок содрогнувшись напоследок, Агатон вошел внутрь. Темнота и тишина. Ощупывая стену, Агатон продвигался вперед и наконец добрался до широкой каменной лестницы, ведущей вниз, похоже, к центру земли. Он начал спускаться. Лестница вела его вниз несколько часов, пока он не потерял всякое представление о времени и направлении. Агатон вышел на широкую каменную площадку. «Наконец-то», — подумал он, потирая руки. Он не знал ни что находится в этом подземелье, ни каковы размеры площадки. Слышался писк летучих мышей — и ничего больше.

Агатон скреб в затылке, поднимал брови и наконец принял решение. Громким голосом, но стараясь не впасть в излишнюю торжественность, он воззвал: «Я Агатон, Провидец! Я пришел в Мир Теней учиться мудрости у мертвых». Ответило только эхо. Он подождал, покусывая губу и чувствуя себя глуповато. Время шло. Может быть, подумалось ему, надо проделать это трижды. И он воззвал три раза. Никакого ответа. Летучая мышь запуталась у него в волосах, он поймал ее и свернул ей шею, принеся таким образом жертву богам. Все равно никто не пришел. И ничего. Мир без конца. Агатон уселся, чтобы затянуть ремни сандалий, затем двинулся обратно вверх по ступеням.

Теперь изложу подробности нашего побега.