Крушение Германской империи. Воспоминания первого канцлера Веймарской республики о распаде великой державы, 1914–1922 гг.

Новый канцлер! Старый исчез почти незаметно в суете последних тревожных дней. Почему? Даже после длящейся месяцы борьбы, которую всеми средствами клеветы и очернения вели против канцлера пангерманисты, тщетно спрашиваешь себя: что послужило непосредственным поводом его падения? Несколько позднее я говорил об этом с тайным советником Рицлером. Он считал интересным то, что Бетман должен был уйти не потому, что он ничего не достиг, а наоборот. Его отставка вызвана тем, что он добился довольно многого из того, чего тогда вообще можно было добиться. После пасхальной декларации об избирательном праве было очень трудно вырвать у императора равное избирательное право. Но Бетман-Гольвег неутомимо долбил свое и в конце концов победил, добившись второй декларации. Он провел соответствующее решение в прусском министерстве и заставил уйти строптивых министров. Его нельзя упрекнуть ни в недостатке энергии, ни в недостатке успеха. Но именно поэтому консерваторы и пангерманисты видели в нем большую опасность и приложили все усилия к тому, чтобы сбросить его. Они довели Гинденбурга и Людендорфа до ультиматума: либо он, либо мы. Это решило судьбу канцлера.

Мы смутно чувствовали связь событий, хотя не знали ничего точно. Наша первая беседа с внезапно всплывшим новым человеком сложилась так.

В течение дня 15 июля Юнггейм бросил мне, что Гельферих просит меня к себе в пять часов. «Гельферих должен еще что-нибудь сообщить?» — спросил я Юнггейма. Он: «Я не знаю, но, во всяком случае, пожалуйста, пойдите». Я отправился, но вместо пяти с четвертью пришел в пять часов двадцать минут, потому что поезд из Ванзее опоздал. Я вошел в конференц-зал министерства внутренних дел и нашел его пустым. Ко мне подбежал служитель и сказал, что фельдмаршал просил меня в зал на совещание. «А, — подумал я, — значит, новая попытка!»

Я прошел изрядное расстояние по прекрасному парку и не встретил ни души. Вдруг, на повороте одной из аллей, уходившей вправо, я наткнулся на Гинденбурга, Людендорфа, Гельфериха и Михаэлиса. В ту же минуту к нам подошла другая группа: Пайер, Гаусман, Эберт, Ваншаффе и т. д. Когда я хотел присоединиться к этим последним, Гинденбург попросил меня остаться. Мы обменялись несколькими словами неполитического содержания, а затем Михаэлис взял меня под руку и отвел в сторону, к великому изумлению остальных. Он: «Я должен с вами сейчас же поговорить, господин Шейдеман. Так называемый Шейдемановский мир я устрою завтра же, если смогу, но что мы будем делать с этой резолюцией?» При этом он показал мне номер «Форвертса» от 14 июля, где была напечатана резолюция. Я: «Это отличная платформа, ваше превосходительство». Он: «Нет, нет, резолюция мне неудобна, она слишком связывает меня, это вам еще вчера сказал Гинденбург».

Тут развернулась длинная, минут в 25–30, беседа о значении резолюции. Я возражал ему шаг за шагом. Если вы добьетесь соглашения о том-то и о том-то, никто не сможет вас ни в чем упрекнуть. Он: «Да, соглашение — это в конце концов приемлемо, хотя выражение это меня не совсем устраивает. Но что ужасно, это слово „насилие“. Всякую малейшую уступку нам будут отклонять, опираясь на вашу резолюцию. Не могу вам сообщить дальнейших подробностей, но не исключена возможность, что я в ближайшее время буду вести „переговоры“. Чувствуется в воздухе… — При этом он сделал широкий жест правой рукой. — Больше я ничего не могу сказать. Но я знаю, что эта резолюция мне будет очень неудобна». Я снова пытался его успокоить и склонить в пользу резолюции. Он: «Я думал, что вы и — главное! — командование вполне единодушны в вопросе о резолюции. Если бы я знал, что это не так, то хорошенько подумал, раньше чем принять пост». Я: «Да, но если вы принимали пост, предполагая, что Главное командование вполне единодушно с нами, то из этого можно заключить, что вы сами, не сомневаясь, вступили бы на почву резолюции». Он: «Я ее совсем не знал. Вообще, к сожалению, я не в курсе дела, как вы и другие. Вследствие крайней занятости я, в сущности, только в качестве современника, следовал до сих пор за колесницей большой политики». И далее: «Во всяком случае, понятно, что мы с вами поговорим прежде, чем я выступлю с речью». Я: «Мне очень приятно, что вы это говорите, иначе я сам просил бы вас об этом. С вашим предшественником мы говорили и в важных случаях по нескольку раз перед выступлениями в парламенте». Он: «Ну да. Я тоже считаю это нужным». К нам подошел Гельферих со словами: «Господа, не удаляйтесь больше от остального общества». Мы подошли к группе, которая собиралась сесть за садовый стол. Когда мы подходили, я заметил, что в доме статс-секретаря за всеми гардинами торчали головы; значит, за нами внимательно следили.