Крушение Германской империи. Воспоминания первого канцлера Веймарской республики о распаде великой державы, 1914–1922 гг.

25 апреля Эберт и я отправились в Копенгаген для беседы с Штаунингом. На следующее утро Кифер привел нас в служебный кабинет министра Штаунинга. Обстановка в министерстве не слишком роскошна. Штаунинг сидит в приемной комнате флигеля, соединяющего дворец с помещением правительства. Мы доложили о беседе с Циммерманом, о том, что последний хочет поднять вопрос о необходимости не топить пароходы, которые направляются в Голландию и Данию; высшее командование также намерено этим заняться. Нейтральные страны должны быть оберегаемы, пока и поскольку ведение подводной войны вообще это допускает. Это удовлетворило Штаунинга. Затем мы обрисовали нашу позицию в отношении Эльзас-Лотарингии для более точного информирования Тома. Наше отрицательное отношение к требованию отдать Эльзас-Лотарингию вовсе не означает такого же отношения ко всякой попытке переговоров об исправлении границ. С нашей точки зрения, можно несомненно говорить об исправлении границ, при котором произведен был бы обмен 20–30 пограничными деревушками. Если бы таким образом для Франции был упразднен вопрос о ее престиже, то об этом, конечно, можно было бы поговорить. Штаунинг признал нашу позицию разумной и обещал точно осведомить Тома, если ему удастся поговорить с ним тотчас по возвращении из Петербурга. Затем Штаунинг сказал, что все его письменные сообщения опирались на прямые заявления Брантинга, иначе говоря, Тома. Брантинг сказал ему, что все русские группы изъявили готовность приехать в Стокгольм. О Тома Штаунинг сказал: «Он, очевидно, сторонник мира и старается обойти Эльзас-Лотарингский вопрос».

Затем Штаунинг объявил нам, что до открытия конференции в Стокгольме должны произойти предварительные переговоры со всеми национальными группами, так же как с различными группами отдельных наций.

Вечер. Штаунинг пошел за ван Колем, а затем около половины одиннадцатого пришел к нам в ресторан «Розенберг». Трелстра уехал в пять часов вечера в Мальмё, чтобы оттуда отправиться в Стокгольм. За ним должен был последовать Штаунинг. Мы должны были вернуться в Берлин.

Виктор Адлер. Поездка с доктором

Около 20 мая несколько австрийских социал-демократов уже приехали в Стокгольм для предварительного ознакомления с нашим международным мирным бюро. По самым разнообразным причинам, как это видно будет из описания нашей совместной поездки, Виктор Адлер, или, как его называла вся Австрия, доктор, не мог, к своему сожалению, поехать с коллегами. 21 мая президиум партии получил телеграмму, сообщавшую о предстоящем прибытии Адлера в Берлин и настоятельно просившую ни в коем случае не отпускать его одного в Стокгольм, ввиду его болезненного состояния. Что могло еще быть нужно Виктору Адлеру в Стокгольме? Он должен был предстать там для того, чтобы давать справки и собирать впечатления и сведения, в интересах германской делегации из Вены и Берлина. Президиум партии поручил мне сопровождать Адлера. Важно было знать, что у Адлера надежный провожатый, причем сам он не должен был замечать, насколько мы считаем его больным. В последующем я воспроизвожу заметки из моего дневника.

Убийство Штюргка

23 мая 1917 года. Поездка с Виктором Адлером из Берлина в Копенгаген. Веселого в этой поездке было мало, потому что Виктор находился в плачевном состоянии. Здоровым человеком я его не считал никогда, знал, что он болен сердцем и страдает астмой, но что бедняга иногда совершенно беспомощен — я не предполагал. У него с небольшими перерывами случались припадки, во время которых я опасался, как бы он немедленно не отправился к праотцам. Когда за Гьедзером в наше купе вошла дама, с Адлером сделался особенно нехороший припадок, он совершенно поник головой, страшно застонал, с усилием стал втягивать в себя воздух. Дама в негодовании убежала в соседнее купе. Я помог, конечно, как умел, но постарался все изобразить так, как если бы дело шло о пустяках. Мои материнские заботы, сказал я, нравятся ему, по-видимому, так сильно, что он регулярно повторяет свои припадки. Это благодарность за добродушие, с которым я отношусь к его головокружению. Как только ему стало легче, он был тотчас же весь мысль и движение. Все его помыслы были постоянно направлены на дело социализма, составлявшее смысл всей его жизни. Так, он рассказал мне о беседе, которая состоялась у него накануне с Каутским. Адлер сказал: «Бебель еще и сейчас был бы на нашей стороне». Каутский ответил: «Нет, вначале он был бы с нами заодно, теперь же — нет».

Потом Адлер заговорил обо мне. Во всех политических вопросах он был со мной солидарен. Однако упрекнул: в моих речах не хватает горечи, у меня нет желчи, я всегда «благоразумен», это ошибка.