Крушение Германской империи. Воспоминания первого канцлера Веймарской республики о распаде великой державы, 1914–1922 гг.

«Фон Кюльман промолчал, потому что он давно заметил, что склонил в свою пользу большинство комиссии. Я закончил указанием на то, что мы должны бороться за осуществление своих желаний в комиссии; нет смысла нести ответственность за решения, на которые нельзя оказать существенного влияния.

Ференбах тотчас же пошел на большие уступки. Однако он поддержал мое желание, чтобы в точной форме была сделана ссылка на позицию большинства рейхстага. To есть могли бы быть устранены возражения социалистов против видимости успехов пангерманистов…

Затем говорили канцлер Штреземан и фон Пайер. Наконец, Эрцбергер сказал: „Я считаю заявление о том, что резолюция служит правительству путеводной нитью, самым серьезным за последние три года. Десять дней назад требование открытой декларации о Бельгии было совершенно справедливо, теперь — нет“. Эберт (в обширной речи), обращаясь к Эрцбергеру: „После того, что здесь слышал, я не могу согласиться с тем, чтобы положение было иным, чем десять дней назад“».

Окончательный ответ папе известен всему миру, в своей половинчатости и в обусловленном ею бессилии.

Когда я при случае напомнил господину фон Кюльману о красном диване и спросил об английских переговорах, он пожал плечами.

Стокгольмская конференция

Надежды во всех окопах

Стокгольмская конференция, со всеми предварительными переговорами, охватывает четверть 1917 года, от апреля до июня. Она возникла главным образом по инициативе нашего товарища по голландской партии Трелстры и была организована Международным социалистическим бюро. Кто не слишком беспамятен и оценивает события не только по их непосредственной успешности или безуспешности, тот и теперь еще чувствует и помнит, какие огромные надежды связывались во всем свете с этим мирным выступлением социал-демократии. Над всеми окопами стояла мысль о Стокгольме, как о новой Вифлеемской звезде, которая должна привести к яслям мира. В течение трех месяцев мысль миллионных армий была направлена на результаты переговоров между представителями рабочих, и понятно, что бесплодность — не нашей виной вызванная бесплодность — конференции бесконечно усилила усталость от войны и отвращение к затягивающим войну аннексионным вожделениям.

Германские социал-демократические депутаты должны были в эти недели осилить работу почти неосиливаемую. Германия вызвала ненависть всего мира, и они должны были быть готовы к жесточайшим нападениям. Материал для суждения об их позиции должен был быть представлен во всей возможной полноте. Собрание всех документов, относящихся к работе партии за время войны, составленное мною и по моей инициативе, было не знающим равных, подобного которому не могла противопоставить нам ни одна социалистическая партия в мире и которое свидетельствовало о наших неутомимых усилиях в пользу мира. Наряду с внутренней работой мы должны были вести ежедневно возобновляемую борьбу с правительством, которое только в одном проявляло твердую волю: в решении ничего не понимать. Доказательством тому служат излагаемые ниже переговоры с канцлером и министерством иностранных дел. Рядом с этим шла смешная и в то же время разрушительная для государства борьба в конституционной комиссии, где правительство и буржуазные партии соперничали в игнорировании положения и в страхе перед собственной и еще больше перед нашей решимостью. Кроме всего этого, как раз в начале приготовлений, прерываемых частыми поездками в нейтральные страны, вспыхнули забастовки в Лейпциге и Берлине, и у нас руки были полны дела для того, чтобы предотвратить необозримый вред, который «сильные люди» из правительства могли бы причинить потребностью в ложном престиже и полным непониманием психологии рабочих. Были дни, когда нам следовало бы быть одновременно в Берлине, в Копенгагене и в Стокгольме.

Последующее дает связное изображение внутренних событий до, во время и после Стокгольма. Мысль о конференции явилась у нас впервые, когда в Берлин приехал из Гааги лидер голландских социалистов Трелстра.

Трудные переговоры