Крушение Германской империи. Воспоминания первого канцлера Веймарской республики о распаде великой державы, 1914–1922 гг.

Общесоциалистическая конференция. Мы готовы без оговорок к участию в общесоциалистической конференции, ибо считаем естественной обязанностью каждого социалиста работать в пользу мира. Обсуждение работы социалистических партий будет значительно упрощено, если каждая секция представит в установленной нами форме документы, относящиеся к ее деятельности в пользу мира.

Обсуждение вопроса о вине в возникновении войны, от которого мы не уклоняемся, не может, на наш взгляд, служить цели, для которой созвана конференция. Дело не может идти о том, чтобы спорить о прошлом; гораздо важнее договориться о будущем, а именно о скорейшем достижении прочного, соответствующего нашим принципам и идеалам мира.

Против участия всех партий социалистического меньшинства мы не возражаем.

Стокгольм, 12 июня 1917 года

Делегация германской социал-демократии Фр. Эберт, Шейдеман, Герман Мюллер, Молькенбур, Эд. Давид, Р. Фишер, Зиссенбах, Г. Бауер, К. Легиен».

«Живой француз»

12 июня я узнал, что наш мирный комитет посетил французский товарищ по партии, по фамилии Лафон, который беседовал при этом с Адлером. По словам Нины Банг, выдающейся датской социалистки, переданным мне Эбертом, Лафон готов был переговорить со мной. Это показалось мне почти неправдоподобным. Я пошел в «Грандотель», чтобы подробнее осведомиться у Адлера. Я застал его в плачевном состоянии: он лежал в кровати, одетый в кальсоны и две куртки, одна поверх другой, неподвижно, как мертвый. Я несколько раз стучал, открывал и закрывал дверь и, наконец, решился довольно шумно войти в комнату. Наконец Виктор открыл глаза. Он нисколько не удивился моему присутствию и тотчас же начал бормотать что-то, чего я не мог разобрать. Наконец, с усилием, я расслышал следующее: его просили по телефону прийти в бюро, так как есть случай повидать «живого француза». Потом дальше: Лафон, очевидно, остроумный француз, но вряд ли он в тесном сплочении с рабочими. Он совсем глупо говорил о необходимости продолжать войну эвентуально еще три года до тех пор, пока Страсбург будет в руках французов.

Когда Адлер раскрыл ему глаза и сказал, между прочим, что в Германии никто не склонен отдавать Страсбург, Лафон несколько смягчил свои взгляды и стал сообразительнее. Он женат на русской. Вместе с женой присоединился к депутатам Кашену и Монте и поехал с ними в Россию, откуда теперь возвращается. При обсуждении предмета нашей Стокгольмской конференции он выражался с осторожностью, доступной единственно парижскому адвокату, каковым является в действительности; при этом он, по собственной инициативе, обещал еще поговорить с Шейдеманом. Затем Адлер рассказал, что он стал относиться очень пессимистически к Стокгольму; дело не двигается, он то и дело ходит в бюро задавать головомойку членам комитета, но это нисколько не помогает. Тем не менее он считал бы большой ошибкой, если бы мы, как это уже решено, уехали все до Мюллера включительно. Если не все, то хотя бы некоторые товарищи должны остаться здесь, иначе вся история замрет. Весь мир смотрит на Стокгольм. Что бы теперь ни произошло в вопросе о мире, народы будут считать, что это произошло под давлением Стокгольма. (В газетах сообщают, что австрийские офицеры явились в русские окопы в качестве парламентеров.) Если же все произошло бы вследствие отказа англичан и французов, то, выдержав все здесь до последней крайности, мы были бы свободны от всякой ответственности.

Я поспешил на заседание нашей делегации, чтобы информировать ее. Там я узнал, что госпожа Банг приходила с известием об отъезде Лафона и его жены: оставшись, они не попали бы на нужный пароход. Вероятно, из беседы с Лафоном самой по себе ничего и не вышло бы. Мы обсудили и приняли редакцию письма к петербургскому Совету рабочих и солдатских депутатов, которое брался доставить стокгольмский представитель Совета. С этим представителем я познакомился, прощаясь перед уходом из комнаты Адлера.

«Без аннексий» — для всех, кроме нас

В тот же день после обеда у нас было заседание вместе с мирным комитетом, в котором мы в течение двух часов говорили единственно об Эльзас-Лотарингии. При этом были оживленные стычки между Брантингом и ван Колем. Мы решительно отстаивали свою точку зрения и ссылались на наш ответ, данный на письме, от этого мы не отступали.

Чрезвычайно занятый обязанностями редактора газеты и депутата, Брантинг ушел и не слышал речи Трелстры.

13 июня утром снова было официальное заседание (снова без Брантинга), обсуждался наш меморандум. Прежде всего «Бельгия». Введением была речь Камилла Гюисманса. Отвечал Давид. Затем говорил ван Коль, и говорил так вызывающе, что я едва сдерживал гнев.