Крушение Германской империи. Воспоминания первого канцлера Веймарской республики о распаде великой державы, 1914–1922 гг.

Само собою разумеется, что мы со страстным сочувствием приветствовали русскую революцию. Об этом свидетельствовала и резолюция президиума партии, принятая незадолго до Стокгольма. Мы выразили свои чувства также в телеграмме на имя Чхеидзе и Петербургской думы. В Стокгольме мы твердо рассчитывали встретиться с русскими товарищами и потому горячо встретили сообщение о намерении нашего датского товарища, депутата Боргбьерга, предпринять поездку в Петербург с целью информации. Сообщение это было получено 4 апреля 1917 года, то есть в самом начале приготовлений к конференции. Мы знали, что оно означает, и тотчас же решили дать Боргбьергу поручения. Бауэр, Эберт и я поехали в Копенгаген. Потребовалось впопыхах добывать паспорта. Чтобы получить их, пришлось откровенно сказать министру иностранных дел, с какою целью предпринималась поездка. Циммерман сиял от радости. Он желал нам счастливого пути и успеха. Со свободной Россией, заметил он, мы можем сговориться совершенно по-иному. Но кто гарантирует прочность свободы?

В Копенгагене мы тотчас повидались с Боргбьергом и изложили ему во всех подробностях свои заботы и жажду мира. Боргбьерг отличный человек, знающий, как тяжело у нас дома, — он хорошо сделал свое дело. Известия, вскоре полученные от Боргбьерга, были для нас источником величайшей тревоги, ибо мы знали, как ужасно бурлит в Берлине под обманчивым внешним покровом.

Давид должен повидаться на Восточном фронте с рабоче-крестьянским депутатом

Месяц спустя, 8 мая, возникла, казалось, новая возможность пустить пробный шар в Россию. Статс-секретарь Циммерман пригласил к себе моего товарища по партии доктора Давида и сообщил ему следующее: в Берлин телефонировали, что к армии Эйхгорна прибыли русские парламентеры, которые посланы, видимо, группой петербургского Совета рабочих и солдатских депутатов, действующей в согласии с Чхеидзе. Парламентеры желают говорить с германскими социалистами, а также, видимо, и «с другими парламентариями». Поэтому Циммерман спросил Давида, не пожелает ли он эвентуально отправиться на восток и не может ли назвать второго делегата из состава буржуазных партий. Давид сообщил об этом предложении Эберту и мне, причем сказал, что в разговоре с Циммерманом был назван Штреземан в качестве второго и как бы сопровождающего депутата. Эберт возразил: «Эрцбергер», я — «Науман». Я был против Эрцбергера, потому что его колебания справа налево казались мне несколько сомнительными. Напротив, Науман, как я выяснил накануне в разговоре с ним, в вопросе о целях войны стоит почти всецело на почве нашей формулы. Науман был бы подходящим человеком, сказал Давид, но они вместе с Науманом не будут представлять большинства рейхстага. Давид спросил Циммермана о целях войны. Циммерман: «Мы желаем договориться с русскими, так чтоб не было никаких контрибуций, и о соглашении об исправлении границ». Давид возразил: «Это очень растяжимое понятие». Циммерман: «Ну, что делать! Мы хотим договориться, мы хотим мира. Этого, я надеюсь, достаточно». Я был удовлетворен этим признанием. Это было принятие нашей формулы, поскольку оно вообще было возможно.

Давид отправился на Восточный фронт в сопровождении пользовавшегося общим уважением депутата, никогда не выступавшего агрессивно в политических вопросах, и, по полученным нами заверениям, умного и менее всего воинствующего человека. Из этой попытки пустить пробный шар, к сожалению, ничего не вышло, потому что скоро выяснилось, что рабоче-крестьянский депутат не имел никаких полномочий.

Отчет Боргбьерга

Мы выслушали отчет Боргбьерга о его поездке в Петербург в Копенгагене, в квартире Штаунинга, где мы остановились по дороге в Стокгольм.

Предварительно мы беседовали о разных вещах, главным образом о новом подрыве трех шведских пароходов. Наши датские друзья указывали на непрестанные ухудшения настроений в отношении Германии как в Швеции, так и в Дании. Я обещал им в ближайшем времени поговорить об этом в Берлине.