Крушение Германской империи. Воспоминания первого канцлера Веймарской республики о распаде великой державы, 1914–1922 гг.

Но как ни мешали мне в стремлении подвинуть вперед конституционную реформу подвохи и увертки господ Гельфериха, Левальда и фон Штейна, все же гораздо больше было мое возмущение против поведения независимых депутатов, игравших на руку консервативной реакции. Особенно крючкотворство депутата Штадтгагена было настолько глупо, что его иногда осуждали даже листки его собственной партии. Именно в конституционной комиссии я понял ясно, как глупо правительство, которое сопротивляется тому, чтобы сделать необходимое.

Сколько злобы было бы избегнуто, если бы обещанная реформа прусского избирательного права была действительно осуществлена. Если бы крушение гнилого режима не произошло 9 ноября 1918 года автоматически, в качестве последствия проигранной войны, то правительство сделало бы революцию прямо необходимой своей двойственной игрой, избирательной реформой и бесчисленными другими грехами, совершенными, главным образом, в конституционной комиссии.

Первое парламентарное правительство и крушение империи

Всякому, у кого были глаза, становилось все яснее, что государство стоит над ужасной пропастью. На смену медлительному Бетман-Гольвегу — несомненно, честному, но, к сожалению, полному сомнений и оглядок человеку — пришел «современник» Михаэлис, который в мирное время был бы лишь преходящим, забавным впечатлением. Призвание его на пост канцлера в 1917 году было преступлением. Михаэлиса сменил совершенно старчески расслабленный Гертлинг. Я присутствовал при том, как канцлер, барон фон Гертлинг, на важном заседании, в котором участвовали члены правительства и лидеры партий, вскоре после 9 часов вечера встал и отправился спать. Ни одному человеку он не сказал о своем намерении уйти. Он просто исчез среди заседания.

В эти месяцы монархия в Германии окончательно вырыла себе могилу. Если бы ее можно было оправдать в каком бы то ни было отношении, то должен был бы выступить хотя бы один из многочисленных представителей правящих домов и показать, что не все они неспособны видеть дальше собственного носа. Однако этого одного не нашлось. В те дни ко мне приходили всевозможные советчики из очень «высоких» кругов, чтобы подвигнуть меня на «большое» дело. Я благодарил, ибо помимо всего прочего не мог закрывать глаза на то, что даже в рядах моей собственной партии, среди руководящих ее членов, высказывались взгляды, которых я абсолютно не понимал. Никогда не забуду, как один из моих друзей, перед самой катастрофой 9 ноября, жестоко набросился на одного академически образованного члена партии за то, что тот назвал требование отречения монарха само собою разумеющимся. Когда 9 ноября 1918 года отряд рабочих и солдат вытащил меня из столовой рейхстага и заставил говорить перед собравшимся народом, и я, правда, без всяких к тому оснований, но как это вполне понятно со стороны социал-демократа, заговорил о республике, тот же товарищ по партии сделал мне ряд жестоких упреков. Я не имел-де никакого права на это, ибо форму правления установит учредительное собрание. Однако не буду предвосхищать событий.

Принц Макс Баденский становится рейхсканцлером

У принца Макса было в рейхстаге несколько друзей, которые уже давно хотели его лансировать. Рассказывали чудеса о его уме и его современных воззрениях. Для будущего великого герцога Баденского это значения не имело. Один из друзей принца намекнул мне уже в 1917 году, что хорошо было бы с ним договориться. Когда я потом, между прочим, спросил о принце депутата баденского ландтага Вильгельма Кольба, то он сказал мне, что Макс Баденский действительно умный и очень приличный человек. Политических познаний у него тоже больше, чем у всех других людей его положения. Но по существу это стоит немногого. Из обстоятельного разговора с принцем он знает, например, что о значении и задачах социал-демократии у принца лишь самые смутные представления.

Позднее я нашел, что характеристика Кольба очень близка к действительности. Принц Макс произвел на меня самое лучшее впечатление. Вероятно, в последние годы он многому еще подучился. Когда Эберт, Пайер и я в первый раз говорили с принцем о его кандидатуре на пост канцлера, он самым определенным образом заявил нам, что только в том случае примет пост, если в его кабинет войдут социал-демократы. О своих планах в качестве рейхсканцлера он рассуждал очень свободно и, к моей радости, шел широко навстречу нам. Он был сторонником решительной демократизации и самого скорого, насколько это возможно, мира на началах соглашения. Все эти вопросы были подробно обсуждены в межфракционной комиссии, и социал-демократическим членам этой комиссии казалось бесспорным, что социал-демократы войдут в правительство.

Должна ли социал-демократия вступить в правительство?