Крушение Германской империи. Воспоминания первого канцлера Веймарской республики о распаде великой державы, 1914–1922 гг.

Тот факт, что буржуазия совершенно омертвела, вызвал во многих рабочих и солдатских Советах представление о монопольных правах социалистов, представление, которое не только тогда было жестокой, тяжко мстящей за себя логической ошибкой. То, что многие из этих стражей социализма услышали о нем 9 ноября в первый раз, конечно, не улучшало дела. Напротив, эти неофиты в тысяче случаев оставляли далеко позади старых, сведущих товарищей по партии, а несколькими спартаковскими фразами не раз увлекали сверстников этих последних в свое социалистическое мировоззрение. Движение машины до некоторой степени поддерживалось в эти недели единственно воспитанным в политических и профессиональных организациях ядром рабочего движения и верным своим обязанностям чиновничеством, которое продолжало работать под руководством новых начальников. Буржуазия, как таковая, испытывала только страх; господа консерваторы пошли так далеко, что исключили свои лозунги из заголовков газет, а социал-демократию — внемлите и удивитесь — признали в качестве государственно-охранительной силы. Этот наплыв чувств потом улегся даже в тех, кто в первые недели являлся к занявшим государственные посты социал-демократам и заявлял о своих симпатиях. Единственный раз буржуазия заявила о себе официально в письменной форме, когда председатель рейхстага Ференбах — 10 ноября он, как и большинство руководителей буржуазных партий, поспешно покинул Берлин, ничуть не заботясь ни о занимаемой им должности, ни о своих обязанностях, — заявил протест против устранения рейхстага от работы и угрожал его созывом. Это бумажное наступление опиралось единственно на силу прямого письменного заявления.

Частной собственности даже в эти первые неспокойные недели почти не трогали. Это тем более заслуживает упоминания, что «народные» летописцы капповского бунта усматривали его неудачу главным образом в недостаточном пользовании стенкой, к которой политические противники приставляются дюжинами. Только в типографиях буржуазных газет дело дошло до больших перепалок — «захват» берлинских буржуазных газет произошел 9 ноября совершенно по русскому образцу. Однако затем постепенно, с полного согласия независимых депутатов газеты были возвращены по принадлежности. Тем не менее еще целые недели после того меня положительно бомбардировали телеграфными заявлениями о незаконных цензурных вмешательствах какого-нибудь солдатского Совета, о неправомерном занятии или даже разрушении какой-нибудь типографии.

В качестве народного депутата и еще раньше статс-секретаря, я со всей энергией боролся с цензурой, этим беспомощным проявлением бюрократической ограниченности. И вот теперь мне приходилось по моему ведомству бороться с такими же, а часто еще худшими злоупотреблениями со стороны людей, которые именовались, по крайней мере в членских книжках, моими товарищами по партии. При этом самым ужасным было то, что у меня и у нас вообще не было в распоряжении никаких путей властного воздействия. Приходилось просить, напоминать, без возможности сообщить своим указаниям нужную силу. Я помню одного алленштейнского референдария, который стал внезапно радикалом и социалистом, долго травил местную буржуазную газету, иногда запрещал ее, а один раз даже хотел обязать ее предоставить одну страницу для использования партией.

Исчезнувшая армия

Германская исполинская армия исчезла с лица земли и оставила позади себя калек, которые смотрели на санатории, лазареты и казармы как на пристанища, иногда вынуждаемы были так смотреть на них перед лицом приближающейся зимы, которые били баклуши, пополняли уличные демонстрации и готовы были на все, кроме военной службы.

Большей частью они выбирали себе своеобразных и потому самых удобных вождей, как, например, известного Спиро, который вместе с несколькими чиновниками министерства иностранных дел, а главное — на их деньги, устраивал восстания, или пресловутого графа Вольфа Меттерниха.

Здоровые элементы возвращавшейся домой армии находили себе, понятно, дело поумнее игры в солдатского депутата и грызни на собраниях. Таким образом происходил самый нежелательный отбор. Хорошие уходили, дурные оставались. Солдатские депутаты, которым мы вначале были обязаны покоем, порядком и неприкосновенностью не одной провинции, которые большей частью образцово вели себя и на фронте, постепенно утрачивали свое значение. Советы все более превращались в бессмысленные продовольственные учреждения, в собственную тень, ибо, продолжая существовать, они не имели за собой никаких других организаций.

Заведывание провиантским складом или складами обмундирования было наибольшей реальностью под этой тенью. Рабочие, которые были дальше всего от социализма и перед самой революцией составляли желтую гвардию предпринимателей, превратили революцию, по меткому слову Эмиля Барта, в платное движение. Эта категория солдат надеялась извлечь из революции пенсию на долгие годы.