Крушение империи Наполеона. Военно-исторические хроники

Следовало, однако, сперва убедить народ, что все разумные компромиссы себя исчерпали — и Наполеон принялся за это сразу после возвращения в Париж. Бурьен рассказывает нам, что в это время император спал лишь с одиннадцати до трех утра, таким образом работая по двадцать часов без перерывов в одной области или в другой.

Специальные комитеты Сената и Законодательного собрания после рассмотрения условий, предложенных в Праге, должны были подготовить соответствующие доклады, но выводы второго из органов (о том, что Франции следует принять условия, которые Наполеон находил унизительными) вызвали одно из самых гневных публичных выступлений в карьере императора. Он запретил публиковать выводы комитета в печати. «Грязное белье следует стирать у себя дома, — бушевал император, — а не вытаскивать его на обозрение всего мира! Я — единственный представитель народа. Двадцать четыре миллиона французов дважды звали меня на трон! Кто из вас осмелится взвалить на себя такую ношу? Вы говорите об уступках — об уступках, о которых даже мои враги не осмеливались просить… Я нужен Франции сильнее, чем мне нужна Франция». И многое другое в том же духе.

Какое бы унижение ни причинила Наполеону эта неуверенность в его способности спасти Францию из затруднительного положения, он все же втайне решился сделать «уступки», которые имели бы политический вес. Сперва он освободил пленного Фердинанда, наследника слабоумного испанского короля; Фердинанд жестоко поссорился со своими родителями незадолго до того, как оба они в 1808 году были обманом взяты в плен*. «Политическая ситуация вызывает во мне желание окончательно уладить испанские дела», — ласково писал он неприятному юнцу, уже почти пять лет томящемуся во французском плену, после чего переходил к обвинениям англичан в «насаждении в Испании анархии и якобинства» и в попытках установления там республики. Вероятно, это единственный случай, когда герцога Веллингтона обвиняли в разжигании революции.

Внезапное появление Фердинанда в Испании в тот момент, без сомнения, смутило бы англичан, но в итоге императорский блеф не получился. Талейран, главный среди многих высокопоставленных французов, которые старались получить гарантии на случай возвращения Бурбонов, тянул с этим делом до тех пор, пока испанские кортесы не отвергли претензии Фердинанда на трон, и срочное распутывание испанского политического узла потеряло актуальность. Не увенчался успехом и другой жест Наполеона: он приказал отпустить без всяких условий еще одного узника — Папу Римского — и отправить его прямо в Рим, «дабы он явился на своем месте подобно удару грома». Взрыв, который вызвало появление его святейшества в Италии, на севере не услышали. Его без лишнего шума возвел на Святой престол король Мюрат, уже повязанный с коалицией, в то время как сам старик, покидая Фонтенбло, собрал французских кардиналов и призвал их давить на Наполеона при любой возможности. Его нежелание сотрудничать несложно понять. Наполеон, правда, стал орудием восстановления Католической Церкви во Франции после атеистического разгула якобинцев, но с тех пор его обращение с наместником Христа было столь высокомерным, что он восстановил против себя всю католическую Европу. Сейчас Наполеон платил цену за нетерпимость, с какой относился ко всем, кто был не согласен с его личной концепцией модернизации Западной Европы по современным принципам.

Несмотря на непоколебимую самоуверенность и свою демоническую энергию, он все больше напоминал Самсона, доведенного до безумия своими мучителями и вслепую наносящего удары. В его корреспонденции этого периода появляется нотка деспотизма, что не делает чести человеку, который снова и снова выступал как покровитель здравого смысла и гражданских добродетелей. В письме губернатору Антверпена относительно бунтующих голландцев он пишет: «Сожгите ближайшую деревню, надевшую кокарды Оранского дома, и издайте приказ о расстреле первого, кто будет пойман с такой кокардой». Признаки истерики прорываются почти во всех письмах, продиктованных им до отъезда в армию: «Вы должны сделать то-то…», «Он должен сделать то-то…», «Этого нельзя потерпеть…», «Злонамеренные будут преданы скорому суду…». Он словно видел себя одураченным и измученным отцом огромного неуправляемого семейства, чьи выходки и безумства обращают все вокруг в руины, и поэтому подвергающим его безжалостным наказаниям. Но Наполеон не брал на себя ответственности за войну, обескровившую Европу. Ни тогда, ни позже он не признавал за собой вины за какую-либо из войн, кроме войны на Пиренейском полуострове, которую искренне считал своей ошибкой.

II