Крушение империи Наполеона. Военно-исторические хроники

В штаб-квартиру в Нанжи явился очередной полномочный представитель, на этот раз гонец с личным посланием от союзных самодержцев. Они выражали удивление и лицемерное разочарование последней атакой, заявив, что их представителям в Шатильоне был послан приказ начать переговоры об условиях перемирия. Наполеона этот шаг нисколько не обманул, но флаг перемирия и молчаливая просьба о прекращении огня сейчас, когда угроза Парижу была устранена, были полезны в пропагандистских целях. Он писал в Париж к Жозефу, который стал для него клапаном для выпуска излишних эмоций: «При первой неудаче эти бедняги упали на колени… Но я никогда не дарую им прекращение огня, пока они не уберутся с моей земли… Есть надежда, что я вскоре подпишу мир в соответствии с „Франкфуртскими условиями“. Объявите, что враг столкнулся с трудностями и просит о перемирии или прекращении огня и что это нелепо, так как лишит меня преимущества, которого я достиг своими маневрами». А потом благоразумно добавляет задним числом: «Не давайте этого в печать, но позаботьтесь, чтобы все об этом говорили». Нигде не зафиксировано, что Жозеф сделал с этим письмом, одним из множества противоречивых сообщений, приходивших в столицу, где припадки воодушевления и отчаяния сменяли один другой, подобно приступам у больного лихорадкой.

Утром 18 февраля, ради того, чтобы компенсировать фатальное промедление Виктора, генералы Жерар, Пайоль и Шато напали на Монтеро и прорвались к мосту. Шато, зять Виктора, погиб одним из первых. В грудь лошади Пайоля попало пушечное ядро, и сам генерал спасся чудом — его подбросило высоко в воздух, но он упал, не получив смертельных ран. После шестичасового боя город и мост были захвачены, и защитники, не сумевшие перебраться через Сену, попали в плен или утонули.

Посреди сражения явился сам император, примчавшись на артиллерийскую батарею как нетерпеливый лейтенант; спешившись, он стал устанавливать одну из пушек. Несколько минут французские артиллеристы имели возможность увидеть канонира-курсанта двадцатилетней давности. Когда кто-то заметил, что императору следует оставить эту работу подчиненным и не рисковать судьбой армии, подставляя себя под пули, Наполеон ответил не без бравады: «Не волнуйтесь! Еще не отлита та пуля, что убьет меня». Он по-прежнему был убежден, что умрет в постели, как «последний м…к».

Но его воодушевление продолжалось не долго. Едва враг отступил, он начал рассыпать упреки направо и налево. Больше всего досталось Виктору за то, что тот не штурмовал мост накануне вечером; его не просто обругали, но и отстранили от командования, а его корпус передали Жерару, оставшемуся в живых герою атаки. Виктор признавал свою вину, но говорил, что он и так уже достаточно наказан: его зять Шато заплатил жизнью за нерадивость маршала. Слегка остыв, поскольку Виктор числился среди его старейших друзей, Наполеон отдал ему под команду две дивизии гвардии, но все равно Виктор должен был подчиняться Нею.

Виктор был не единственным высокопоставленным офицером, испытавшим на себе гнев императора. Один генерал был отчитан за то, что потерял пушки, а второй предан полевому суду, так как не сумел обеспечить свои батареи боеприпасами. Но на долю нижестоящих выпали похвалы. Император отдал должное бретонским национальным гвардейцам, сказав, что «жители запада всегда хранили верность монархии». Содержалась ли в его словах ирония? Запад в течение всей революции поддерживал Бурбонов. Гражданская война, запятнанная зверствами с обеих сторон, бушевала в Бретани и Вандее с того момента, как голова Людовика XVI скатилась в корзину, и до тех пор, пока Наполеон в роли первого консула не заключил мир с инсургентами.

В ночь на 18 февраля он ночевал в замке Сюрвиль и провел там весь следующий день. Среди писем, продиктованных им до отбытия, было и короткое послание к господину де Шампаньи, герцогу Кадорскому, который занимался тем, что впоследствии получило гордое или унизительное название «психологическая война». Это письмо лучше, чем какие-либо из выпущенных в то время декретов и бюллетеней, показывает, какое значение Наполеон придавал пропаганде. «Императрица прислала мне очень интересный портрет Короля Римского в польском костюме, читающего молитву… Мне бы хотелось, чтобы по этой картине была сделана гравюра с подписью „Я молюсь Богу за моего отца и за Францию“… Если эту небольшую гравюру можно выпустить за сорок восемь часов и пустить в продажу, она бы произвела великолепный эффект…»

Были и другие письма, и по крайней мере одно из них имело в будущем важные последствия. Это был приказ Коленкуру, все еще торгующемуся в Шатильоне, аннулирующий выданный ему карт-бланш и требующий настаивать на «Франкфуртских условиях». В тот же самый день Наполеон получил предложения союзников, составленные до его наступления на Монтеро. Они требовали возврата Франции к границам 92-го года и намекали на отречение императора. Перья шатильонских писцов не поспевали за событиями.